Приглашаем посетить сайт

Толмачёв М. В.: О романе Виктора Гюго "Девяносто третий год"

М. Толмачёв

О романе Виктора Гюго "Девяносто третий год"

http://www.tverlib.ru/gugo/93god.htm

“Девяносто третий год” является последним, крупным произведением патриарха французского романтизма Виктора Гюго (1802—1885). В нем, как и в других своих исторических романах, он затронул самые животрепещущие вопросы своего времени, поставив их, как это было свойственно его художественному мышлению, под углом вечности, в качестве мировых, непреходящих проблем.

Принято считать, что “Девяносто третий год” — непосредственный отклик старейшего французского писателя на события франко-прусской войны 1870 г. и Парижской коммуны 1871 г. Это верно в том смысле, что исторические потрясения 1870—1871 гг. способствовали окончательному прояснению замысла писателя и его реализации. Однако мысль о романе иа истории Великой Французской революции возникла у него давно. Из переписки Гюго с его учеником Полем Мерисом видно, что он задумал его, едва закончив роман “Отверженные” (1862).

“Вы сто раз правы относительно Девяносто третьего,— пишет Гюго Мерису 18 октября 1862 г.,—надо подождать, нужно расстояние между этими глыбами...” Однако угке в следующем году писатель начинает собирать материал и ведет подготовительную работу, результатом которой стали девятнадцать папок с материалами, выписками, документами.

“Французская революция” Луи Блаиз. “История жирондистов” Ламартина, “История Робеспьера” Эрнеста Амеля, труды Мишле, Гара, Ф. Пиа и др.

Основа романа определилась у Гюго к началу 1866 г. 27 февраля 1866 г. в письме директору газеты “Голуа” де Пену Гюго говорит о романе “Девяносто третий год”: “... книга, над которой я в настоящее время работаю”. В начале 1867 г. он сообщает одному из своих корреспондентов, что его “главным начинанием” является роман о терроре. Но окончательно сложился у Гюго замысел его нового романа после франко-прусской войны и Парижской коммуны. Особенно упорно Гюго работал над книгой зимой и весной 1872/73 г. Роман был закончен 9 июня 1873 года на Гернсее, вышел в свет в трех томах в издательстве Мишеля Леви 20 февраля 1874 г. и имел большой успех. До выхода отдельной книгой он публиковался фельетонами в газете “Раппель”.

“величие и человечность революции” (так он сам определял свое намерение). В обстановке реакции после разгрома Коммуны это имело особое значение. Симпатия Гюго к разгромленным коммунарам была искренней, неподдельной, хотя метод их борьбы — революционный террор—был для него неприемлем. Это противоречивое отношение к революции отразилось и в романе “Девяносто третий год”.

С одной стороны, с первых страниц произведения мы погружаемся в эпически-величественную атмосферу 1793 г., времени высшего накала революционной борьбы. Республика в крайнем, предельном напряжении своих сил сражается с внутренними и внешними врагами. На севере страны, в Вандее, пылает пламя контрреволюционного мятежа. Один из эпизодов борьбы революционного Парижа с этим восстанием и берет Гюго в основу сюжета романа. “Величие и человечность” революции воплощают собой солдаты батальона “Красная шапка”, ведущие беспощадную борьбу с контрреволюцией, но в то же время способные на подлинную душевную отзывчивость и сострадание, отечески заботящиеся о детях крестьянки Флешар. Смелой, вдохновенной кистью художника Гюго создает картину революционного Парижа с его сердцем — Конвентом, который, по его словам, “был первым воплощением народа”.

“Выплавляя революцию,— с присущим ему пафосом пишет Гюго,— Конвент одновременно выковывал цивилизацию. Да, горнило, но также и горн. В том самом котле, где кипел террор, крепло бродило прогресса. Из мрака, из стремительно несущихся туч вырывались мощные лучи света, рапные силой извечным законам природы. Лучи, и поныне освещающие горизонт, не гаснущий на небосводе народов, и один такой луч зовется справедливостью, а другие—терпимостью, добром, разумом, истиной, любовью”. Гюго подчеркивает, что великие, исторические мероприятия, направленные к утверждению прогресса и цивилизации. Конвент проводит в то время, когда ему приходится напрягать все силы на борьбу с контрреволюцией.

Однако принять революцию до конца Гюго не может. От него ускользают ее реальные предпосылки, он во многом воспринимает ее в абстрактно-эмоциональном плане, а борьбу течений объясняет соперничеством революционных вождей. Поэтому и противостояние революции и контрреволюции в конечном итоге сводится им к моральной проблеме, которая решается в столкновении трех основных персонажей романа—руководителя контрреволюционного Вандейского восстания маркиза Де Лантенака, его племянника Говэна, возглавляющего революционные войска, и представителя Конвента Снмурдэна, контролирующего деятельность Говэна.

Лантенак показан как фанатик контрреволюции, жестокий, беспощадный, ненавидящий и презирающий народ, Делающий все для того, чтобы повернуть историю вспять, вернуть “старый порядок”. Его девиз—“быть беспощадным!”, “никого не щадить!”, “убивать, убивать и убивать!”.

жизнь революции, он бескомпромиссен, не способен ни на какие уступки. Единственная его привязанность в жизни — его бывший воспитанник Говэн, которого он любит, как родного сына.

“два полюса правды”. В сопоставлении их идейных позиций писатель пытается усмотреть трагическое противоречие между насильственными методами и гуманными целями революции. Если Симурдэн беспощаден к врагам революции, не знает милосердия, не знает жалости, то Говэн, будучи страстным поборником революционных идей, готовым отдать за них жизнь, не признает террора. Республике террора он противопоставляет “республику духа”. На этой почве между учителем и учеником происходят постоянные споры, как бы предваряющие трагический финал романа.

Симурдэн предупреждает Говэна, что его идеи ошибочны, что они могут привести к измене, ибо, когда идет борьба не на жизнь, а на смерть, невозможно быть гуманным по отношению к врагу:

“Берегись!.. У революции есть враг—отживший мир, и она безжалостна к нему, как хирург безжалостен к своему врагу — гангрене... В такое время, как наше, жалость может оказаться одной из форм измены...” И действительно, объективно Говэн изменит революции, когда проявит великодушие и отпустит на волю ее злейшего врага — Лантенака, считая, что тот достоин милосердия за спасение детей из горящей башни. За эту измену его осудит его учитель Симурдэн, добившись на заседании революционного трибунал” смертного приговора Говэну. Но когда нож гильотины опустится над головой Говэна, раздастся выстрел. Симурдэн покончит с собой.

Этому самоубийству, конечно, должна предшествовать сложная душевная драма. Если жестокий Лантенак под воздействием внезапного, почти невероятного просветления не колеблясь спасает детей, если Говэн, тоже не колеблясь, спасает Лантенака, то в душе Симурдэна происходит жестокая борьба; он любит Говэна, не скрывая своего восхищения перед ним во время беседы в подземелье накануне казни, но он до конца остается верен революции. В то же время самоубийство Симурдэна, по мысли Гюго, долгкн& свидетельствовать о том, что человеческое в нем восторжествовало над фанатическим, вечное—над временным, преходящим. Каждый из трех основных героев своим путем приходит к этому человеческому, вечному, тому, что, по мысли Гюго, стоит выше общественных антагонизмов: Лантенак — спасая детей, Говэн — отпуская на волю Лантенака, Симурдэн — кончая с собой. В этом искуп ление их трагической вины перед той идеей добра, которой открыт более прямой путь к сердцу сына народа, сержанта Радуба, сра зу понимающего, что после спасения детей и Лантенак и Говэк находятся вне обычной юрисдикции.

“Девяносто третий год” свидетельствует о значительных противоречиях Гюго в его отношении к Французской революции конца” XVIII века и шире—к революционному насилию, ибо роман, как было сказано, не мог не явиться откликом на события Парижской коммуны. С одной стороны, в обстановке угнетающей реакции начала 1870-х годов Гюго воспел непреходящее значение революции, очистительный вихрь которой пронесся не только над Францией, но и над всем миром. Объективно это прозвучало как выражение сочувствия другой, только что потопленной в крови народной революции. Но одновременно Гюго продолжал разделять свои прежние романтические представления о том, что конечное изменение человеческого общества может произойти только одним путем — путем перерождения человека изнутри. Отсюда — противопоставление “республики террора” “республике духа” в лице Симурдэна и Говэна, надуманность ряда сцен и ситуаций (внезапное перерождение Лантенака и т. п.).

Тем не менее произведение одушевлено неподдельной увлеченностью Гюго — проповедника, моралиста, учителя. И в этом романе писатель остается верен принципам, высказанным им в 1843 г. в предисловии к драме “Бургграфы”: “Никогда не предлагать массам зрелища, которое не было бы идеей... Театр должен превращать мысль в хлеб толпы”. Гюго как бы стремится овладеть вниманием огромной аудитории, подвести ее к определенному выводу. Отсюда — специфически ораторские приемы, всякого рода исторические, философские экскурсы и т. п. Кое в чем эта романтическая риторика уже принадлежит прошлому.

Однако не может не захватить и по сей день то оптимистическое звучание, которое мы находим в романе “Девяносто третий год”, как и в остальном творчестве Гюго, вера писателя в поступательное движение человечества, несмотря на те трагические противоречия, которыми этот путь отмечен.