Реизов Б. Г.: Жорж Санд и гуситы.

Б. Г. РЕИЗОВ

ЖОРЖ САНД И ГУСИТЫ

ИЗВЕСТИЯ АКАДЕМИИ НАУК СССР
ОТДЕЛЕНИЕ ЛИТЕРАТУРА И ЯЗЫКА
1957, том XVI, вып. 4 июль — август

Крестьянские восстания, непрерывно волновавшие феодальную Европу,— Жакерия во Франции, восстание Уота Тайлера в Англии, восстание Ивайло в Болгарии, крестьянская война в Германии — оставили глубокий след в европейской истории. Они получили свое отражение и в художественной литературе нового времени: им посвятили свои произведения многие писатели, начиная от Гете и Мериме и кончая молодым Саути и Уильямом Моррисом. Но из всех этих народных восстаний наибольшее значение как по размаху и напряжению, так и по радикализму своих социально-политических целей имела крестьянскоч-плебейская революция в Чехии (XV в), названная по имени национального чешского реформатора Яна Гуса и имевшая отклики в других странах Западной Европы¹. Эта революция оказалась наиболее глубокой в социальном отношении, наиболее последовательной в борьбе с частной собственностью и в осуществлении идеалов имущественного и общественного равенства. В течение долгих лет табориты осуществляли эти идеалы и сражались за них с беспримерным героизмом. Они создали лучшую в мире армию, массовую, подлинно народную, способную осуществлять новую стратегию и тактику, побеждавшую испытанные феодальные армии. Эти военные и гражданские подвиги, эти идеалы равенства, как будто воплощенные в военной коммуне таборитов, должны были поразить воображение не только их чешских современников.

Французская литература XIX в. проявляла немалый интерес к Чехии и ее истории. В творчестве Жорж Санд отражение чешской крестьянско-плебейской революции имело довольно большое значение ².

Роль славянских прогрессивных деятелей, философов и писателей XIX в. в развитии общественной и художественной мысли Европы и, в частности, Франции до сих пор почти не исследована. Между тем в течение многих лет в Париже, в непрерывном общении со своими французскими единомышленниками, трудились десятки славянских писателей, мыслителей, ученых, знакомивших французов со своей национальной философией и поэзией, со своими общественными и художественными идеалами, с особыми условиями и проблематикой общественного развития западно-славянских стран. Для Франции особую роль в этом отношении сыграла польская эмиграция. Жорж Санд провела самый продуктивный период своей творческой жизни в тесном общении с представителями польской эмиграции и главным образом благодаря им научилась ценить славянскую культуру.

В 1836 г. произошло её первое знакомство с Шопеном. По возвращении с острова Майорки в Париж она поселилась в том же доме, где жил Шопен, и сразу попала в круг его польских друзей и знакомых, проживавших в то. время в Париже. В ее салоне на улице Пигаль бывали многие представители польской интеллигенции. К числу более или менее близких знакомых Жорж Санд принадлежал Мицкевич, с которым она познакомилась еще в 1836 г., Словацкий, Красинский, Немцевич, бывший адъютант Костюшки Витвицкий, Новаковский, Водзинский, семья Чарторыйских во главе с князем Адамом ³, Дельфина Потоцкая, братья Ходзько, Фонтана, Матушинекий, Войцех и Францишек Гжимала ⁴.

В 1841 г. Жорж Санд слушала в «Collège de France» известный курс Мицкевича, посвященный истории славян, и решила частично напечатать его в редактировавшемся ею «Revue indépendante». Чтобы получить стенограмму курса, она должна была обратиться к Александру Ходзько, другу Шопена и Мицкевича, известному слависту и ориенталисту. Как раз в это время Жорж Санд опубликовала в своем журнале пересказ «северноперсидской», т. е. азербайджанской поэмы «Кёроглу», изученной и изданной в английском переводе Александром Ходзько в 1842 г. ⁵. Благодаря помощи Ходзько Жорж Санд напечатала в «Revue indépendante» за 1843 г. пересказы лекций Мицкевича о «Небожественной комедии» Красинского и об украинских и чешских поэтах — Залесском, Гощинском и Яне Колларе, а также изложение концепции польского мессианизма Мицкевича. Вслед затем она напечатала и собственную статью «О славянской литературе» (10 апреля 1843 г.), в которой выступила в защиту Мицкевича, но вместе с тем полемизировала с ним по вопросу о великих людях, и в частности о «великом человеке», «спасителе», «имя которого будет Сорок четыре», и т. п. Таким образом, в конце 30-х и начале 40-х годов Жорж Санд живо интересовалась славянской историей и литературой, хотя из лекций Мицкевича она могла вынести только отрывочные сведения, тонувшие в мистическом тумане мессианизма, фантастических этимологии и вымышленных фактов, претивших ее рациональной натуре. Интерес Жорж Санд к славянам уже в 1838 г. отразился и в ее художественном творчестве — в повести «Ускок», вызвавшей живой интерес и у русских читателей ⁶.

В 1840 г. Жорж Санд печатала свой роман «Le Compagnon du tour de France», вдохновленный книгой Агриколя Пердигье «Le livre du compagnonnage». Заинтересовавшись историей средневековых братств и цеховых институтов, еще и в XIX в. сохранявших свое значение в жизни городских ремесленников, Жорж Санд рассматривала эти организации в свете современных политических проблем и считала возможным использовать их для идейного воспитания ремесленников и развития демократического движения. Вместе с тем ее внимание привлекли тайные общества, имевшие революционный характер,— опять-таки в свете задач современной политической борьбы. Из этих интересов и возникли роман «Консуэло» (1842— 1843) и его продолжение «Графиня Рудольфштадтская» (1843—1845). Славянская тема, приобретающая такое значение в этих романах, связана с окружением Жорж Санд, постоянно наблюдавшей вокруг себя польский патриотизм, напряженный, экзальтированный, нередко впадающий в мистический мессианизм. К тому же и Пьер Леру, социальную философию которого Жорж Санд усвоила, под влиянием Мицкевича пришел к мысли, что славяне, сохраняющие идею подлинного, древнего демократизма, призваны окончательно утвердить на земле равенство и братство. С такой точки зрения Пьера Леру привлекала история чешской реформации, а в истории гуситского движения — табориты. В их учении Леру усматривал «реабилитацию плоти» и пантеизм, чрезвычайно близкие его собственным взглядам. Поэтому Леру рассматривал таборитов как предшественников современных социалистических учений и пантеистической философии. Отсюда, от этого пантеизма и «реабилитации плоти», симпатии героев Жорж Санд к дьяволу, будто бы несправедливо оклеветанному христианством, и приветствие, которым обмениваются в «Консуэло»: «Да приветствует тебя обиженный» (т. е. дьявол). Таким образом, трагические и героические легенды о Яне Жижке и борьбе чешского народа в начале XV в. как нельзя лучше соответствовали политическим, философским и демократическим идеям Жорж Санд, которая поэтому и развернула действие своего романа на фоне древней гуситской легенды.

«Ни страх перед деспотами, ни страх перед адом не могут заглушить тысячи голосов прошлого, звучащих повсюду... Они говорят нашей душе во сне устами призраков, восставших, чтобы предупредить нас; они говорят нашему слуху всеми звуками природы; они исходят даже из стволов деревьев, как некогда голоса богов исходили из священной рощи, чтобы поведать нам о преступлениях, несчастьях и подвигах наших отцов» ^7.

Граф Альберт фон Рудольфштадт, потомок чешского короля Подебрада, слышит эти голоса, отрекается от своей немецкой фамилии, которую приняли его напуганные предки, отказавшиеся от своей веры и национальности, и носвящает свою жизнь борьбе за национальное освобождение и демократию. Он воображает себя Яном Жижкой и чувствует на своих плечах бремя совершенных Жижкой великих подвигов и жестоких дел. Ему кажется, что в него вселилась душа Жижки, так же как в каждого из его друзей и знакомых вселилась душа какого-нибудь предка или политического деятеля эпохи гуситских войн. Это — учение о метемпсихозе (переселении душ), которое в своеобразной форме излагал Пьер Леру, утверждая таким способом «единство» всего человечества и необходимость всеобщей и единодушной борьбы за счастливое будущее⁸. Жорж Санд не могла принять учение о «переселении душ», которое широко распространялось во Франции даже среди радикальной и прогрессивной интеллигенции, и оспаривала его, в частности, в разговоре с Флобером. Речи Альберта мотивированы в романе его безумием, вызванным страстным патриотизмом и тяжкими условиями семейной жизни. Он не может быть спокойным, видя творящееся вокруг него великое зло. Приняв более активное участие в окружающей жизни, Альберт излечивается от этой навязчивой идеи. Таким образом, писательница не столько повторяет Леру, как это утверждают ее исследователи, сколько исправляет его.

В романах Жорж Санд, о которых идет речь, воспоминания о героической крестьянско-плебейской революции, раздавленной господствующими классами при помощи военной силы Империи, показаны живущими в массе народа и все еще вдохновляющими его на борьбу. Мрачный «Замок гигантов» в Чехии, бывший свидетелем гуситских войн, стоит в центре «Консуэло». Поблизости от замка была когда-то деревня, которую Жижка поджег, чтобы осветить поле сражения, где гуситы одержали победу над войсками Империи. Со стен замка виден дуб, на котором Жижка повесил предателей-монахов. Искусно замаскированным подземным ходом замок сообщается со «Страшным камнем», горой, на которой совершались описываемые события. Альберт на своей старинной скрипке играет мелодии, которые распевали когда-то шедшие в битву табориты, и эти народные песни кажутся Консуэло прекраснейшими из когда-либо ею слышанных: это музыка, выражающая самые глубокие и самые чистые мечты угнетенных народных масс. Барабан, сделанный из кожи Яна Жижки, хранится в прусском кабинете редкостей, но звук его когда-нибудь поднимет чешский народ на освободительную битву. Оба романа пронизаны этими воспоминаниями, связывающими прошлое с будущим. Они придают этим произведениям исторический фон, на котором еще ярче выступает национально-освободительная и демократическая идея.

Однако читателям Жорж Санд приходилось иметь дело с материалом, который был им почти незнаком. История гуситских войн была малоизвестна во Франции, так как и соответствующих трудов на французском языке почти не было. Чтобы познакомить своих читателей и подписчиков своего журнала с этими событиями, Жорж Санд написала два исторических очерка, один из которых, «Ян Жижка», был напечатан в «Revue indépendante» тотчас же после статей «О славянской литературе», 25 апреля, 10 и 25 мая 1843 г., а второй, «Прокоп Великий», вышел в свет уже после «Графини Рудольфштадтской», печатавшейся в том же журнале от 25 июня 1843 г. до 10 февраля 1844 г. В «Яне Жижке» Жорж Санд особенно резко подчеркивает свою популяризаторскую задачу, прямо обращаясь к своим читательницам — иногда в тоне интимной беседы.

Эти исторические очерки до сих пор не привлекали внимания исследователей, и даже В. Д. Комарова-Стасова, автор замечательной книги о Жорж Санд, упоминает о них вскользь ⁹

2

В предисловии к «Яну Жижке» Ж. Санд говорит, что, подготовляя материалы для «Консуэло», она ездила по Чехии по следам своей героини и была поражена и до сих пар сохраняющимися там воспоминаниями о подвигах Жижки и его товарищей. Однако в Чехии Жорж Санд никогда не бывала, а «воспоминания» о Жижке заимствовала из бесед с Пьером Леру и своими польскими друзьями ¹⁰. Немалую помощь мог оказать ей Александр Ходзько, замечательный славист, изучавший, между прочим, славянский и чешский фольклор. Основной же исторический материал она заимствовала из «толстой книги, почтенной, хотя и сумбурной», «трудно читаемой и несколько неопределенной по чувствам и мнениям» и. Эта «толстая книга» — несомненно, история гуситов Жака Ланфана (Lenfant, 1661-1728).

Французский протестант, принявший сан пастора в Гейдельберге за год до отмены Нантского эдикта, Жак Ланфан вскоре переехал в Берлин, где и был пастором французской церкви вплоть до своей смерти. Он написал несколько книг по истории ранней реформации ¹², из которых наибольшее значение для нас имеет последняя и, пожалуй, самая интересная: «Истории гуситских войн и Базельского собора» («Histoire de la guerre des Hussites et du concile de Bâle», 2 т., 1731). Этой книгой, кажется, единственной, которая подробно на французском языке повествовала о гуситских войнах, и пользовалась Жорж Санд, излагая ее, иногда приводя целыми страницами дословные выписки и кое-где ссылаясь на нее.

Жак Ланфан уже по причине своего вероисповедания сочувствовал; реформации и ненавидел католицизм. Комментарии, которыми он сопровождал изложение, были вполне в духе Жорж Санд и облегчали ей работу. Кроме того, она позволяла себе не только упрощать рассказ, но и восполнять факты своими соображениями, интерпретировать события, так, как то подсказывало ей ее сердце и политическое разумение, т. е. местами просто «присочинять» нравственную и сентиментальную сторону событий. Она сама в этом не раз признается, полагая, что «хладнокровный ученый не стоит школьника, «который чувствует, как в его сердце говорит совесть, человеческих дел» ^13. Это становится своеобразным историографическим принципом. Следует побольше думать о нравственных причинах событий,— заявляет писательница: «Если бы в изучение истории вкладывали немного больше чувства, то, мне кажется, смогли бы отгадать много такого,, что установить при помощи одной эрудиции невозможно» ^14. Жорж Санд. вступала здесь на скользкий путь, который был ей указан не только Адамом Мицкевичем, но и мастером исторической дивинации и в значительной мере ее единомышленником Жюлем Мишле, а также другими историками и философами эпохи, вроде, например, П. С. Баланша ¹⁵.

Жорж Санд работала поспешно, кое-что путала, делала ошибки, невнимательно читая Ланфана, либо просто пренебрегая мелочами, порой даже противореча себе. Так, например в «Жижке» (стр. 147) она сообщает, что Прокоп Малый (Прокопек) был вождем оребитов, а в «Прокопе Великом» (стр. 208) Прокоп Малый фигурирует как один из вождей орфанитов, и так далее.

Гуситские войны были огромным событием в жизни средневековой Европы. В этот период западные славяне выступили на арену европейской истории как крупнейшая духовная и военная сила. Конечно, национальное чувство поляков, окружавших Жорж Санд, заставляло их говорить об этом событии с восхищением и гордостью. Необычайная: настойчивость, позволившая чехам в течение десятков лет успешно сопротивляться силам всей Германской империи, острая теоретическая мысль, создавшая особую систему мировоззрения и множество новых учений, блестящие походы народного воинства, роль, которую сыграли чехи в истории европейской реформации,— все это давало Жорж Санд основание утверждать, что «славянская семья в эту эпоху завоевала бы мир, если бы она была объединена одной верой» ^16. Она радуется тому, что император Сигизмунд принужден был отказаться от «глубокого презрения к моравам, силезцам, венграм, словом, ко всем народам славянской расы» ¹⁷. Слова эти свидетельствуют о горячей симпатии Жорж Санд к западным славянам.

Наконец, одна из первых во французской литературе Жорж Санд указывает на то, что французы неправильно называют чехов «богемцами» («bohémiens»), по имени народа, жившего в этой стране за пять столетий до новой эры. Это так же несправедливо, как называть французов кельтами ^18.

против немецкой нации ¹⁹ — это и давало чехам такую изумительную силу сопротивления. Жорж Санд отмечает, что вплоть до XIV в. чехи сохраняли свою независимость, а главное, имели государственное устройство, возникшее из их национальных традиций²⁰. Это — идея органического развития, весьма распространенная во французской историографии романтической эпохи. Как можно видеть из только что приведенного примера, она отнюдь не связана с реакционным политическим мировоззрением. У Жорж Санд она играет явно прогрессивную роль.

Основная политическая задача очерков, особенно «Яна Жижки», заключается в том, чтобы оправдать гуситов от обвинений в ненужной жестокости и в «терроризме». Во французской историографической науке к тому времени уже свыше двадцати лет шли споры о том, правы ли были якобинцы в своей внутренней политике. Обвинения, которым они подвергались в реакционной прессе и историографии, были в 1820-е годы в известной мере опровергнуты книгами Минье и Тьера по истории французской революции. Труды эти были написаны в период Реставрации, когда французские буржуазно-либеральные историки, в том числе Минье и Тьер, сражались с реакцией и защищали французскую революцию от нападок реакционных публицистов. Тьер и Минье выдвигали точку зрения «государственного интереса» и доказывали, что все крутые меры, предпринимавшиеся представителями Горы, вызваны были политической необходимостью. Террор был необходим для спасения революции, и виноваты в нем были те классы, которые оказывали сопротивление революции и совершаемым ею социальным и политическим преобразованиям.

Оправдание Жижки и гуситов у Жорж Санд было связано с проблематикой французской революции. Оно имеет ясный политический смысл: Жорж Санд рекомендует радикальным партиям крутые меры в случае возможных будущих потрясений. Многие страницы «Яна Жижки» не оставляют в этом никакого сомнения.

в истории, выработанное в историографии 1820-х годов, и с этой точки зрения объясняет деятельность Жижки: увлекаемый своими страстями, большой политический деятель лишь выполняет порученную ему миссию и тем самым совершает великое историческое дело²¹. Жижка должен был проявить жестокость, для спасения Чехии он должен был разрушить монастыри, захватить их богатства и совершить все то, за что проклинали его католические историки. «Я думаю, что существуют моменты, когда эти акты вандализма (уничтожение памятников и библиотек) бывают более чем оправданы,— их часто сравнивали с решением капитана корабля, выбрасывающего! в море свой груз, чтобы спасти экипаж во время бури. Я доказала, что без этих разрушений чехи и полгода не смогли бы сопротивляться врагу» ²². Мало того, милосердие, которое Жижка иногда проявлял, оказывалось с политической точки зрения вредным или нежелательным: «Несомненно, что на том политическом пути, на который он встудил, всякое сострадание было бы ошибкой» ²³. Эти слова как будто заимствованы из самых ярких страниц «Истории французской революции» Минье или Тьера. Жижку погубили компромиссы, в которые он вступал со старыми традициями, в то время как Прокопа погубила недостаточная политическая гибкость, неуменье лавировать среди сложных обстоятельств, отсутствие того политического искусства или «техники», которой такое большое значение придавал Тьер.

против религиозного, т. е. католического и антинационального, воспитания и против объединения под одной политической властью различных национальностей. «Без войны нет национальностей, нет умственного просвещения, без нее ни один вопрос не может выйти из мрака. Чтобы избежать варварства, человеческий род принужден бороться всеми средствами варварства. Сражение или смерть, кровавая борьба или небытие — вопрос стоит только так. Примите его, иначе вы в истории человечества увидите только глубокую ночь, в деле провидения — только произвол и ложь» ^24.

«современного варварства». Эта идея совершенно отчетливо была выражена с несколько иными целями еще Кузеном в его летнем курсе 1828 г. и проводилась в книгах Минье и Тьера. Вот почему Жорж Санд называет эти «истины» банальными.

На заднем плане обоих очерков стоит французская революция 1789— 1794 гг. Жорж Санд открыто ассоциирует с ней описываемые события — путем множества «намеков»: она сравнивает позицию чешских дворян с позицией французской буржуазии во время последних революций, называет партию «чашников» термином «juste-milieu» («золотая середина»), имевшим особое значение во время Июльской монархии (так назывался «центр» палаты, поддерживавший политику министерства), а таборитов — якобинцами и монтаньярами, говорит о «суровом якобинизме» орфанитов,, в борьбе чашников и таборитов видит борьбу буржуазии и пролетариата-Сигизмунд, пишет Жорж Санд, вступает в Прагу под звуки чешской Марсельезы, а Жижка создает свою аристократию, подобно тому как делал это Наполеон, и это приносит ему такой же вред, как и Наполеону²⁵.

Жорж Санд, вслед за Пьером Леру, видит в истории человечества некие постоянно повторяющиеся закономерности: история каждого народа проходит сходные стадии развития. История средневековых ересей, этой ранней, долютеровской реформации, представляет с этой точки зрения особый интерес для писательницы. «Она тесно связана с разрешением тех проблем, которые волнуют современные народы»,— пишет Жорж Санд и ставит эпиграфом к своей книге слова из послания папы Мартина V к королю, польскому: «Они (еретики) смущают и путают все нравы человеческие, говоря, что не следует подчиняться королям, что все имущество должно быть общим и что все люди равны» ²⁶. В этих словах заключена целая политическая программа, которую Жорж Санд в то время целиком принимает. В реформаторах, особенно долютеровского периода, в таборитах, в: вальденцах она видит предшественников современных ей социалистов и. «коммунистов» ²⁷. Средневековая ересь (протестантство), «наша святая мать ересь», толкает человечество по пути дальнейшего совершеяствования, зовет к идеалу, согревает сердце²⁸²⁹, а грядущее преобразование общества будет конечным результатом этой многовековой борьбы «еретиков» с церковью и деспотизмом ³⁰. Поэтому в глазах писательницы история ересей и религиозных войн приобретает огромное историческое и политическое значение. Жорж Санд была огорчена тем, что ее современники плохо знакомы с ересями до реформации и до Лютера и, закончив свои очерки, собиралась предпринять какое-то большое сочинение из истории борьбы с официальной католической церковью³¹. Такой точкой зрения автора объясняется острая публицистичность обоих очерков, их революционно-политический характер.

Не будучи специалистом-историком и слабо владея материалом, Жорж Санд делала немало ошибок, из которых прежде всего обращает на себя внимание модернизация исторических фактов. Так, например, по вполне понятным причинам и, конечно, бессознательно, она сводит до минимума религиозный момент, игравший большую роль в описываемых ею религиозных войнах. Пражский университет, по словам Жорж Санд, создал «республиканский идеал» ³²«казалось, скучали, слушая водянистое, цветистое и бессодержательное красноречие католических ораторов» ³³. Жорж Санд рационализирует средневековое мышление, приближая его к современному ей, и даже перекраивает документ, приводимый Ланфаном,— «Пророчество таборитов» 1420 г.,— так как он показался ей слишком сумбурным и невыгодным для таборитов ³⁴. Чтобы придать этому документу более «приличный» вид, она сочла возможным переместить фразы и параграфы, основываясь лишь на собственном «чувстве правды». Она серьезно верит, вопреки утверждению рационалистически настроенного Ланфана, что с мертвого Жижки сняли кожу и сделали из нее барабан, звуки которого должны поднять чехов на новое восстание. Этот барабан фигурирует и в «Графине Рудольфштадтской» ³⁵.

Однако при всей неподготовленности Жорж Саяд к историческому исследованию, при всей наивности методов и приемов, исторические очерки эе отличаются крупными достоинствами. Сквозь неясное изложение берлинского пастора Жорж Санд уловила основную черту гуситского движения, его народный характер, и в общем правильно изобразила взаимоотношения классовых сил и экономические основы движения, она почувствовала его политическое и, главное, национальное значение. Мало того, полемизируя с Ланфаном, стоявшим на просветительской точке зрения и бывшим, в сущности, единственным источником ее информации, Жорж Санд утверждает, что знаменитые споры о чаше не были праздными, чисто богословскими дискуссиями: «Это был жизненный вопрос для чешской нации, организующейся как независимое общество. Это был жизненный вопрос для народов, организующихся как (равноправные) члены человечества, как мыслящие, цивилизованные христианством существа, как сила, стремящаяся к завоеванию социальных истин, на которые указало евангелие. Табориты, отвергая догмат о пресуществлении, освобождались от клерикального чуда, от ярма церкви. Чашники, требуя лишь причастия sud utraque specie и отказываясь разрешать вопрос по существу, должны были постепенно потерять симпатии и помощь масс и погубить революцию, начатую и поддержанную народными массами, но принесшую пользу только привилегированным классам» ³⁶. Для своего времени такэе разрешение вопроса было прогрессивным и правильным, а полемика с историком XVIII в. весьма показательна. «В наше время,— пишет Жорж Санд,— самый последний школьник не позволит себе... заявлять, что наши предки, волновавшиеся из-за таких пустяков, были безумцами» ³⁷.

В историографии доктринеров (Барант, Гизо и др.), так же, как и у других историков периода Реставрации, ведущей силой исторического процесса оказываются «потребности эпохи», которые определяют направление общественного развития и полнее всего ощущаются не вожаками, но всей массой народа. Жорж Санд принимает этот взгляд, но сочетает его с некоторыми отголосками руссоизма и с ярко революционной тенденцией. Народ обладает «естественной логикой» и высшей прямотой ума, «непосредственным чувством», которое руководит им в его поведении. Эти качества позволяют ему решать политические вопросы правильнее и глубже, чем людям ученым. Вопрос о пресуществлении, например, «простой народ понимал лучше, чем Университет, лучше, чем Сенат, лучше, чем аристократия, лучше даже, чем сам Жижка, его политический вождь»³⁸. Народ, бедняки и обездоленные «были самыми просвещенными и самыми искренними в религиозных делах» ^39, более просвещенными именно потому, что они были искренни. В их непосредственном чувстве проявлялась та общественная «потребность» и, следовательно, та историческая «необходимость», которую не всегда понимали люди, стоявшие у кормила власти и озабоченные частными вопросами политики и дипломатии.

В этой искренности и непосредственности и заключается сила народа. Здесь лежит источник того «энтузиазма», который позволяет горсточке людей обращать в бегство целые армии. «И хотя история полна таких уроков, люди без веры и без энтузиазма постоянно будут удивляться этому. Но жизнь человечества полна чудес: горе власть имущим, которые этого не понимают!» ⁴⁰.

эти мысли имели отчетливый политический смысл. Постоянно и настойчиво Жорж Санд указывает на то, что чешская аристократия и «золотая середина» (центр), преследуя свои собственные выгоды, никогда не будут солидарными с народными массами и скорее предадут национальные интересы Чехии, нежели поступятся своими классовыми интересами. Эта мысль стала у писательницы принципом исторического исследования, правильно вскрывшим то, чего не понимал Ланфан, и политическим пророчеством, предсказавшим ход событий 1848 г. «Чехи могут погибнуть только от самих чехов»,—повторяет Жорж Санд слова императора Сигизмунда, рассказывая о последних усилиях гуситских войск ⁴¹.

«местный колорит», понимая его как отдельные детали средневековья — суеверия или легенды. Она рассказывает, например, романический эпизод о приключении Карла IV в сокровищнице чешского монастыря, так как этот эпизод характеризует, по ее мнению, нравы эпохи ⁴².

Как мы видели, Жорж Санд не считала свои очерки историческим исследованием в собственном смысле этого слова. Тем не менее, даже и как явление историографическое, они могут представить некоторый интерес с методологической точки зрения. Многое в истории гуситских войн Жорж Санд поняла по-новому и наметила правильный путь их изучения, показав национальный характер движения, взаимоотношения отдельных сект, «необходимость» политических мер и системы войны, принятых Жижкой. Она вскрыла неизбежный разлад между народной крестьянско-плебейской партией и партией умеренных и неплохо охарактеризовала многие моменты классовой борьбы, несмотря на свою весьма ограниченную осведомленность.

Политический интерес очерков тем более велик. Появившись в начале 1840-х годов, они — как мы уже отмечали — были оправданием французской революции 1789—1794 гг., оправданием ее политических целей и методов и вместе с тем оправданием террора. Во французской историографии они продолжали ту линию, которая с оговорками и ограничениями начата была Мипье и Тьером, продолжали её в ту эпоху, когда Минье и Тьер давно уже перешли на охранительные позиции. Жорж Санд дает здесь даже программу политических действий для радикальной партии в случае будущей революции и проницательно определяет дальнейшее поведение буржуазных партий. Вместе с тем эти очерки объясняют деятельность Жорж Санд в первые месяцы революции 1848 г., ее страстный утопический социализм и большую близость и симпатию к французским «коммунистам».

«Ян Жижка» и «Прокоп Великий» свидетельствуют о том, что политические воззрения Жорж Санд еще за шесть лет до Февральской революции были ярко революционными. Она не пошла бы ни на какие компромиссы с буржуазными партиями, с «центром» и решительно требовала народной диктатуры. В этом плане следует рассматривать и ее «крестьянские» романы, и ее «народных» героев. Это был не «социальный сентиментализм», не утопическая надежда на «мирную» эволюцию, но сознательное противопоставление нового, крепкого духом, уверенного в своих силах и готового к действию «человека из народа» изжившей себя социально и духовно буржуазии.

идеи Мицкевича, Жорж Санд высоко оценила политические и культурные дарования славянства. В истории французского славяноведения, в истории знакомства французов с героическим чешским народом «Ян Жижка» и «Прокоп Великий» отмечают немаловажный этап.

Во французской истории не было явлений, подобных чешской крестьянско-плебейской революции. Жакерия не имела ни программы, ни четкой организации, ни сколько-нибудь разработанного общественного идеала и но в состоянии была создать народную общину, подобную общине Табора, в которой получили свое выражение страстная народная мечта о справедливости и громадная нравственная сила народных масс. Историческая драма, разыгравшаяся в глухом средневековье, в далекой, задавленной иностранным владычеством стране, произвела потрясающее впечатление на французских прогрессивных деятелей 1840-х годов, на демократов-республиканцев, на утопических социалистов, рассчитывавших главным образом на добрую волю и нравственную силу народа. Опыт таборитов, при всем своеобразии и средневековом колорите гуситских войн, казался Жорж Санд и ее единомышленникам неопровержимым историческим доказательством их теорий, залогом того, что их надежды когда-нибудь осуществятся. Чешская революция была для них уроком и в известной мере программой действий. Через столько веков после гибели гуситов их идеи и борьба продолжали оказывать свое революционизирующее влияние.

В 1845 г., до Февральской революции, до возникновения созданного Марксом и Энгельсом научного социализма, пример чешской революции должен был играть серьезную и положительную роль. Об этом свидетельствует, в частности, тот факт, что реакционные буржуазные публицисты в своей полемике с социалистами 1840-х годов принуждены были обращаться и к гуситам. Так, в 1846 г. Альфред Сюдр в своей реакционной работе «История коммунизма, или историческое опровержение социалистических утопий», ссылаясь на того же Ланфана, утверждал, что Гус не был ни социалистом, ни коммунистом, а гуситы были только анабаптистами, и противопоставлял их учения теориям Сен-Симона и Пьера Леру. В 1849 г., после разгрома июньского восстания, в атмосфере реакции Французская Академия наградила Сюдра премией Монтиона. В это же время Жорж Санд обвинили в социалистическом заговоре против Республики и требовали жестокой расправы с этой «коммунисткой».

Примечания.

1. Ср. А. И. Оsзолин. Гуситы в Турнэ. «Уч. зап. Института славяноведения». 1952, т. VI.

«Revue de littérature comparée», 1939, стр. 318), до сих пор, однако, незаконченное.

3. Жорж Санд напечатала статью о княгине Анне Чарторыискои в газете «Le Siècle» от 26 декабря 1839 г.

4. Альберту (Войпеху) Гжимале Жорж Санд посвятила свою драму «Габриэль» (1840). Эпиграфом к «Семи струнам лиры» (1839) поставлены строки из славянской песни «Покорные сердца» («Les coeurs résignés»), переведенные Ф. Гжималой.

5. «Specimens of the popular poetry of Persia as found in the adventures and improvisations of Kurroglu, the bandit-minstrel of Northern Persia». London, 1842.

6. Русский перевод — в «Библиотеке для чтения» за 1838 г. Ср. отзыв Белинского (Полное собр. соч., т. IX, 1910, стр. 137).

«Consuelo». Calmann Lévy, т. I, стр. 241.

8. Pierre Lегоux. De l'humanité, de son principe et de son avenir. II изд., 1845, т. I, стр. 225.

9. Владимир Каренин. Жорж Санд, ее жизнь и произведения. 1916, т. II, гл. IV. Ничего не находим об этих произведениях и в книге Marie-Thérèse Rouget, «George Sand socialiste», 1931, впрочем, полной ошибок. Очерки о Жижке и Прокопе Великом занесены в библиографии в отдел романов (стр. 210).

10. Вопрос о пребывании Жорж Санд в Чехии обсуждался в чешской печати в1920-е годы, хотя он совершенно ясен: см. статью в «Revue Française de Prague», 30 июня 1922 г., и Р. М. Haskovec. Byla George Sand v cechàch? Brno, 1925.

11. «Jean Ziska». Calmann Lévy, 1884, стр. З (ср. также предисловие к новому изданию 1853 г., стр 1); «Procope le Grand». Calmann Lévy, 1885, стр. 269. Статья A. Tibal «La documentation tchèque de George Sand» (Melanges Tille, Prague, 1927) осталась для меня недоступной.

«Histoire du concile de Constance». Amsterdam, 2 т., 1714; «Histoire du concile de Pise». Amsterdam, 2 т., 1724.

13. Ср. «Ziska», стр. 4.

14. Там же, стр. 15—16.

«Histoire des Français depuis le temps des Gaulois», 1838—1839, 3 т.) и Анри Мартене (первые тома «Histoire de France»), угадавших, по ее мнению, в протестантизме и различных ересях проявление социального протеста и освободительных тенденций («Ziska», стр. 21. Ср. стр. 36). Жорж Санд пользовалась также книгой французского протестанта Исаака Бособра (Beausobre), напечатавшего «Supplément à I'Histoire de la guerre des Hussites, de Lenfant» — сочинение, о котором Жорж Санд отзывается с некоторой иронией, так же, как и о книге Ланфана.

16. «Procope le Grand», стр. 229.

18. «Ziska», стр. 12.

19. Там же, стр. 65.

20. Там же, стр. 12.

21. Там же, стр. 43—44

—68; «Ргосоре», стр. 203.

23. «Ziska», стр. 103. .

24. «Ziska», стр. 7.

25. «Ргосоре», стр. 217, 218, 234, 262, 268; «Ziska», стр. 83, 124 и др.

26. Там же, стр. 201.

«Ziska», стр. 29, 30.

28. Там же, сто. 18.

29. Там же, стр. 29.

30. «Ргосоре», стр. 212.

31. Там же, стр. 201.

«Ziska», стр. 14.

33. «Ргосоре», стр. 258.

34. «Ziska», стр. 92.

35. Там же, стр. 139. Персонаж «Графини Рудольфштадтской», хранитель королевского музея редкостей академик Штосе опроверг эту легенду и ссылается на «г-на Ланфана, проповедника ее величества вдовствУющей королевы»— «La Comtesse de Rudolstadt». Calmann Lévy, т. 1, стр. 68.

36. «Ziska», стр. 98. Ср. стр. 72—73. Спорам «о чаше» уделено много места в «Консуэло», где Альберт подробно объясняет героине политическое и национальное значение этих споров («Consuelo». Calmann Lévy, т. II, стр. 137—140).

38. Там же, стр. 97.

39. Там же, стр. 121.

40. «Ргосоре», стр. 246.

41. Там же, стр. 267; «Ziska», стр. 111.

«Ziska», стр. 57. Очевидно, из тех же соображений она приводит различные написания Вышеграда, древней пражской крепости, взятой гуситами в 1420 г.: «Wisrhad», « Wisserhad» и «Wischerad», ни разу не попав на правильное: «Vysehrad» (там же, стр. 56).