Приглашаем посетить сайт

Литвиненко Н. А.: "Заговор королевы" Лоренцо де Медичи и традиции французского исторического романа XIX века: некоторые аспекты и проблемы

Н. А. ЛИТВИНЕНКО

«ЗАГОВОР КОРОЛЕВЫ» ЛОРЕНЦО ДЕ МЕДИЧИ И ТРАДИЦИИ ФРАНЦУЗСКОГО ИСТОРИЧЕСКОГО РОМАНА XIX ВЕКА: НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ ПРОБЛЕМЫ*

http://natapa.org/wp-content/uploads/2011/03/litvinenko.pdf

«La conjura de la reine» - первый в задуманной Лоренцо де Медичи серии исторических романов - многотомной эпопеи - как сообщается в аннотации к русскому переводу, выполненному Е. Владимирской. Роман вышел в Испании в 2004 г. и в России - в издательстве «Иностранка» в самом конце 2006 г.

«Заговор королевы» привлекает внимание не только именем автора, наследника знаменитого рода, но и легшим в его основу историческим материалом. Автор обращается к одному из наиболее страшных событий, произошедших в XVI в. во Франции, -Варфоломеевской ночи, - ставших предметом художественного изображения во многих произведениях XIX в., среди которых наиболее значительным стал роман П. Мериме «Хроники царствования Карла IX» (Chroniques du règne de Charles IX, 1829). «Заговор королевы» отделяют от него 175 лет.

События, легшие в основу названных романов, доныне волнуют историков и общественную мысль1. В трагедии Варфоломеевской ночи современная наука обнаруживает «структурные мутации общества», происходившие в период, когда «оформилась принципиальная оппозиция между ученой культурой и культурой народной», «подвергавшейся «приручению» и оттеснявшейся в область фольклора»2 ; усматривает «последнюю попытку навязать единоверие силой»3

Французский и испанский романы предлагают свои подходы к историческому материалу, свои художественные трактовки событий. Любопытно понять - в контексте исторической проблематики, переклички романов и эпох, - как в жанровой форме современного романа трансформируются некоторые традиции произведений, принадлежащих к эпохе становления и развития европейской исторической романистики XIX в.

Уже в названии Лоренцо де Медичи, в отличие от П. Мериме, ориентирует читателя не на жанр исторической хроники, а на изображение заговора (и в этом он ближе к традиции Альфреда де Виньи, чем Мериме к традиции А. Дюма), складывавшегося в исторической романистике в эпоху романтизма - массового, именно в массовой романистике они становились основой интриги, историко-приключенческого сюжета. В отличие от автора «Хроники царствования Карла IX», современный романист не вступает в полемику с историками или концепциями истории, утвердившимися в предшествующие века, не прокламирует изображение «правдивой картины нравов и характеров... эпохи»4, не противопоставляет и не соотносит реальность истории и реальность вымысла. Он избирает повествовательную парадигму, принципиально не подлежащую верификации, но в то же время прикрепленную к неоспоримым историческим фактам.

Читателя знакомит с событиями повествователь, всезнание которого охватывает не столько конкретный событийный ряд, сколько внутренний мир побуждений и размышлений героев. В основе этого принципа изображения лежит свойственное как XIX, так и XX в. относительно более глубокое читательское доверие к личному и личностному опыту, свидетельству исторического лица. Мериме с оттенком иронии высказывал интерес и доверие к мемуарам Аспазии или Периклова раба, а Лоренцо де Медичи наделяет художественно значимым внутренним опытом жизни и воспоминаний королеву и ее камеристку, - в первую очередь, королеву, воля которой определяет направление, но не развязку событий. Это не поток сознания, не аналитический комментарий к событиям, это - размышление, выстраивающее логику принятия решений, попытка осмыслить свою роль в судьбе королевского дома и Франции, найти оптимальный выход из очередного исторического тупика. Используется преимущественно несобственно-прямая речь героев, которая, не претендуя на полную идентификацию с историческим или вымышленным субъектом, в то же время подчиняется законам правдоподобия: королева не могла об этом не думать. Не могла не принимать тех или иных решений. Несобственно-прямая речь характеризуется модусом вероятности, что обеспечивает достоверность романно-исторического дискурса в современном романе.

На протяжении 400 лет Екатерина Медичи, это черное светило на небосклоне, беспокоит и завораживает нас... Из-за ее поступков и черт характера, расцвеченных фантазией многих поколений, она занимает большое место в нашей мифологии5, -

пишет один из новейших биографов. Историческая наука опровергла многие из этих мифов6. На опыт такого переосмысления, безусловно, опирается Лоренцо де Медичи.

Писатель стремится создать не образ-миф, а понять, объяснить - и тем самым если не оправдать, то дать возможность читателю почувствовать изнутри весь груз вины и ответственности, который лег на плечи его героини. Исторический роман рубежа XX - XXI вв., как и предшествующего столетия, рисует историю «домашним образом», свободно выстраивает свое пространство, не стремясь к детальной конкретизации, отправляется на кухню, в королевские покои, на парижские улицы, в пригород, за пределы Парижа. Точность исторического колорита времени заботит его гораздо меньше, чем заботила Мериме; современный читатель, приученный к постмодернистским играм с историческим материалом, гораздо менее требователен в этом отношении. И потому автора больше заботит психологическая модальность достоверности, а не так называемая «правда».

интерьера выступает толпа придворных, представленная отдельными репликами и фигурами.

В героине Лоренцо де Медичи нет той сложности и виртуозной хитрости, смеси религиозного фанатизма с суевериями, она вписывается в традицию изображения правителей, не наделенных ни блеском, ни дворянско-рыцарской доблестью, но в то же время умных, расчетливых, хитрых - таких, как Ришелье, у Дюма -политических наследников макиавеллизма. В ней - извечная логика самооправдания - борьбы за «благо государства», синонимом которого, по мысли повествователя и в духе изображаемого времени является борьба за власть. В таком подходе нет ничего нового для современного читателя - относительно новым является использование этой объяснительной модели по отношению к событиям Варфоломеевской ночи. Повествователь вводит итоговую самооценку в предсмертное размышление королевы:

Я не хотела этой трагедии... Королевство подвергалось смертельной опасности... Их перебили всех до одного. Я на веки вечные останусь вдохновительницей кровавой расправы. А ведь я хотела только вывести из игры их предводителей... Они (придворные, окружающие в этот момент королеву) не знают, как тяжела борьба за власть. Они не знают, что мало отдать приказ, чтобы подчинить себе других, - нужно еще непрерывно бороться. Умение подчинять - искусство, доступное лишь избранным. Люди легко поддаются ненависти, жажде мести. Разъяренная чернь неуправляема. Вот истинная причина трагических событий в Варфоломеевскую ночь. Я никогда не прощу себе этого7.

В споре современных историков о намерениях и результатах, о роли матери-королевы Лоренцо де Медичи оказывается в ряду тех, кто не снимает, но смягчает ее вину, он вводит итоговую - беспощадную и проницательную самооценку, которая подчеркивает исключительность и незаурядность героини.

Смысл и нравственная оценка события определяют различие авторских концепций романов, разделенных историческим опытом почти двух столетий. Иронически сравнивая Мехмет-Али с современным министром, убийство в 1500 г. с убийством в «наши дни», Мериме облекает общепризнанное для романтической эпохи представление о национально-исторической обусловленности нравов в форму иронически окрашенного парадокса об относительности нравственных оценок: «преступление», но - не такое страшное, как «резня» в XIX в. Рефлексия о современном историческом знании, как и в самой исторической науке тех лет, обусловлена спецификой одной из разновидностей нарративного дискурса - заинтересованного анализа точек зрения, свидетельств, слухов, событий, факторов, обусловленного логикой психологической и прагматической - рациональной: «Рассмотрим, выиграла бы или проиграла королевская власть от такого плана, и в ее ли интересах было согласиться на то, чтобы он был приведен в исполнение» (6). Мериме в духе историографии эпохи Реставрации анализирует - по той же рациональной схеме - разнообразные варианты, версии событий Варфоломеевской ночи. Но в итоге его собственная версия возникает на основе концептуального сдвига -осознания роли и специфики «иррационального» в материале эпохи. Это стало возможным на основе постижения писателем современного опыта революционных движений и событий - XIX в. Именно этот опыт, хотя Мериме и не ссылался на него, как очевидно, помог «разгадать загадку» Варфоломеевской ночи: «резня была непреднамеренной» (6); «великое избиение не явилось следствием заговора короля против части своего народа. Варфоломеевская ночь представляется мне непредвиденным, стихийным народным восстанием» (9). Мериме трансформирует парадигму осмысления исторической эволюции, - двигаясь в направлении к Л. Толстому, делает центральным в механизме объяснения исторического события психологию «масс».

«Реформа, Варфоломеевская ночь, религиозные войны, инквизиция, террор - все это явления тождественные, совершенные толпой, воодушевленной религиозными чувствами, которые необходимым образом требуют истребления огнем и мечом всего того, что противится упрочению нового верования»8, или - добавим - угрожает незыблемости старого. Мериме проницательно угадал то, что будет осмыслено психологами, социологами, историками гораздо позднее, в XX в. (З. Фрейдом, Х. Ортега-и-Гассетом, Э. Канетти, С. Московичи). Либеральная историография противопоставляла народу - носителю позитивных тенденций -толпу, чернь, способную на низость и преступление. Мериме снимает это противоречие в синтезе, и в этом оказывается проницательнее многих своих современников, тяготеющих к мифологизации народа, таких как Тьерри, Гюго, Жорж Санд, Мишле.

В «Хронике...» Мериме именно художественный текст раскрывает обусловленность событий психологией, обстоятельствами, позицией каждого конкретного участника драмы, при этом сама эта позиция в эпоху религиозных конфликтов и войн оказывалась в полной зависимости от «партийной» психологии -идеологии католической и протестантской церквей. Правы исследователи, подчеркивающие ту особую конструктивную для развития романного жанра роль, которую играет в «Хронике...» масса, включающая в качестве знаковых и знаменательных составляющих образы и зарисовки придворных, трактирщиков, рейтаров, защитников Ла Рошели... 9 Мериме развивает, углубляет достигнутое в этой области Вальтером Скоттом, но на основе иной модификации жанра исторического романа, в системе поэтики, не замешанной на романтизме.

То, что требовало во времена Мериме глубокого обоснования, в романе современного писателя возникает как выстраданное умозаключение персонажа - королевы. Для Лоренцо де Медичи категория народа не обладает ценностной характеристикой - для него, как и для Мериме, равно жестоки и бесчеловечны все носители ненависти - и католики и протестанты. В этом контексте позиция королевы, обвиняющей чернь, выглядит оправданной, и чернью объективно становятся представители не только низов, но и аристократии. А признание королевой неискупимости собственной вины выражает позицию романиста, стремящегося разрушить «черную легенду» о королеве-матери10.

интригу, увлекая читателя приключениями, в которых угадывается сходство с автором «Королевы Марго», но без свойственной последнему виртуозности, чистоты приема. Заговор негероичен, подл, переплетается с другими вероятными заговорами, аккумулирует низкие побуждения людей, направляет стихийную энергия людей в заданное русло преступления. Принцип относительности нравственной оценки стирает грани положительного в современном романе, все, на первый взгляд поглощается злом, более или менее очевидным, кроме вымышленного романного и романического персонажа -случайной жертвы - Тинеллы - и по-другому - Екатерины. Она тоже жертва, поскольку обречена на одиночество, не только прижизненное, но и посмертное, как носитель неизбывной вины -обречена на ответственность за ход исторических событий.

Очевидно, что художественный смысл событий, изображенных в «Хронике...» П. Мериме, и противоречивее и сложнее. При всей значимости Варфоломеевской ночи - центрального исторического и романного контрапункта развертывающихся сюжетных коллизий -гораздо более весомую роль в реализации и романного и романического играют судьбы вымышленных героев, втянутых в круговорот истории, обладающих узкой, почти мнимой свободой выбора, - в том числе в области пристрастий, предпочтений, предрассудков своего времени. Эпоха включила индивида в очередной вариант трагической альтернативы - выбора: или - или, католики - протестанты, добро - зло, жизнь - смерть. Мериме делает серьезную попытку разрушения такой трагической парадигмы. Однако поиски истины вне «проторенных путей» не приносят счастья Жоржу де Мержи - центральному проблемному персонажу романа, наиболее близко выражающему позицию самого Мериме.

В романе Лоренцо де Медичи повествователь, Екатерина, носители несобственно-прямых признаний - персонажи ищут не смысл событий, не истинную веру, не гармонию с собой и своей совестью, но выход, который сохранил бы жизнь или власть. Автор решает иные художественные задачи, обладает иной мерой художественности и аналитизма. Действие романа сосредоточено вокруг узкого круга действующих лиц - исторических и вымышленных, вступающих в сюжет в качестве знакомых или загадочных незнакомцев, в духе романистики Дюма, стягивающих в своих руках обрывающиеся и неясные нити запутанной интриги, переплетающихся мотивов и интересов. Однако современный романист не стремится все разгадать, многое так и остается скрытым и от повествователя, и от глаз королевы. Это создает горизонт неясных ожиданий, которые поддерживают читательский интерес, -роман содержит скорее полуответы, читатель остается в пространстве предположений, вписывающих событие в текст культуры, в том числе романистики XIX в., и усиливающих элемент приключенческого в восприятии сюжета.

В центре основная пара - королева-мать Екатерина де Медичи и ее камеристка - воспитанница королевы, незаконнорожденная Тинелла, роль которой в сюжете не менее значима, и в конце сюжетно уравновешивает роль королевы. Собственно романная и романическая интрига связана с этим вымышленным персонажем. Тинелла влюбляется в не отягченного никакими ни нравственными, ни религиозными обязательствами искателя успеха и любовных радостей, прибывшего из провинции красавца Франсуа. Вечерняя встреча дарит ей счастье любви, а утром над ней надругались так называемые борцы за чистоту веры. Писатель, в отличие от Мериме, не озабочен проблемами искренности, верности религиозным убеждениям героев, все изображенные им участники событий действуют из побуждений ненависти, корысти, мести, похоти, борьбы за власть, и в этом отношении адмирал Колиньи ничем не лучше герцога Гиза. Как и у Мериме, симпатии автора на стороне героя-жертвы, который вне схватки, не фанатичен и проявляет милосердие, помогает несчастной Тинелле.

По иронии судьбы и в соответствии с принципом нравственного воздаяния именно Тинелла, к которой искренне привязана королева, о которой вспоминает на смертном одре, становится жертвой событий. Это характерный для романистики XIX в. механизм «искупления-наказания», обнаруживающий действие нравственного закона и содержащий нравственную оценку совершенного королевой деяния.

мифологизации - ни героини, ни масс.

Этическая оценка событий при всей заданной относительности у Мериме спроецирована в современность. «Остается решить вопрос: лучше ли мы наших предков, а это нелегко, - замечает писатель, - ибо взгляды на одни и те же поступки с течением времени резко изменились» (3). Оптимизму французской либеральной историографии Мериме противопоставляет сомнение в нравственном прогрессе общества. Лоренцо де Медичи уже твердо знает, что мы не лучше своих предков. Это удостоверил страшный опыт Освенцима, второй мировой войны. И в свете этого знания писатель не снимает, но смягчает вину королевы.

Представленный в романе Мериме исторический материал обладает несомненными жанровыми признаками хроники. Писатель строит свой роман как ряд сцен, концентрирующих в пределах отдельного эпизода или совокупности эпизодов сюжетное действие, тот или иной этап эволюции героя или конфликта. При этом структура глав-сцен, глав-картин замкнута, локализована. Автор «Хроники...» не сосредоточивает внимание на одном проблемном герое, как Виньи, представленном в диалоге со своим сподвижником, другом или антагонистом. Авторское внимание распределено иначе: Мериме выстраивает цепь взаимосвязанных диалогов, конфликтных коллизий, в которых участвует множество вовлеченных в общую проблематику героев. Жанровая специфика романа-хроники проявилась в отстраненности позиции повествователя, стремлении к объективности и даже бесстрастности при изображении развертывающихся событий, что противостояло романтической страстности Шатобриана, лирической сдержанности Виньи, могучей субъективности Гюго.

В романе Лоренцо де Медичи преобладает событийный интерес, и судьбы персонажей встраиваются в сюжет по мере необходимости, удерживая и развивая интригу, конкретизируя ход событий. Роман имеет кольцевую композицию. Он начинается с болезни королевы и завершается ее болезнью и смертью, реализующей предсказание, - с использованием романической и роковой случайности. Основное содержание произведения представлено как история жизни, уже не соотнесенная с состоянием умирающей королевы. Хроникальность обладает игровой спецификой, утрированна, доведена до абсурда. Тщательно и точно, почти по минутам датируется ход событий: «Суббота, 23 августа. 9. 15. Лувр. Покои короля». «Суббота, 23 августа, 11. 30 Лувр». «Суббота, 23 августа, 11. 30. Кухня Лувра. Суббота», «23 августа. 9. 30. Лувр. Покои королевы-матери». Хронометраж событий создает ритм и дополнительный эффект - иллюзию достоверности, подчеркивает значимость событий, движение к развязке. В то же время автор направляет читателя по ложному следу. Таков мотив отравленной книги, которая так и не попадает в руки ни королевы, ни короля, а между тем, проходит через весь роман, скрепляя лейтмотивы заговора, опасности, тайны, включая произведение в интертекстуальную связь с романом У. Эко «Имя Розы» и по-другому «Маятником Фуко».

Жанр романа-заговора предполагает структуру, в отдельных параметрах обратную детективу: детектив раскрывает тайну, заговор же «выстраивает» ее. По семантике универсального читательского опыта заговор сопрягается с тайной, посягательством на законность или устоявшийся уклад жизни, общественных связей и отношений, потенциально - с подвигом или преступлением. Задача романиста здесь, как и в детективе, состоит в том, чтобы раскрыть его двойную природу - не только конструируемой реальности самого заговора, но и его претворения, воплощения в жизнь. Этические составляющие и того и другого в этом случае гораздо более значимы, чем в детективе. Как и во множестве подобных сюжетов, актуализируется вечная проблема целей и средств, намерений и результатов, процессов мифотворчества и демифологизации.

«Заговор королевы» можно лишь отчасти соотнести с одной из разновидностей современной, в том числе исторической романистики - «конспирологическим» романом. Лоренцо де Медичи сосредоточил внимание на ретроспективной попытке - устами главного организатора осмыслить, как заговор вылился в трагедию, которой «не хотела» Екатерина (312). Это не конспирологический роман в духе массовой романистики Дэна Брауна и его клонов11 , на первый план выходит не целенаправленная и таинственная энергия сил и лиц, управляющая ходом событий, а смутно, противоречиво, постепенно, по ходу событий вызревающее личностное намерение, не столько сосредоточенное на зле, сколько порождающее зло, вплетающееся в клубок неразрешимых противоречий. Цель автора не в том, чтобы поразить воображение читателя, не в постижении исторических и нравственно-этических смыслов, а в их переакцентировке, - в человеческой драме. В отличие от романа Мериме, здесь воздух времени разрежен, в нем только намечена бытовая, социокультурная проблематика общественных отношений, собственно религиозных противоречий.

Стремясь традиционно, как и Мериме, к демистификации истории, современный романист утрачивает ту многомерность, текстовую специфику, которая свойственна роману Мериме, решая принципиально иные задачи. «Хроника...» обнаруживает «множественное смещение, взаимоналожение, варьирование элементов.., в выработке ассоциаций, взаимосцеплений, переносов находит себе выход символическая энергия»12. Предрасположенность к текстовой специфике у Мериме связана со своеобразием поэтики его романа, как и драматургии, где сценическая функция речевой характеристики, построение эпизодов, минимальная роль описательных, повествовательных элементов создают дополнительные смысловые связи и переклички, резонирующий эффект, порождая семантическую многомерность художественного пространства романа, обнажая и раскрывая взаимодействие между общественными модусами веры и личной судьбой персонажей. При этом позиция повествователя, подчеркнуто отстраненная, усложняет и углубляет связи романа с читательской аудиторией.

Роман Лоренцо де Медичи - произведение с весьма отчетливо прочерченным смыслом, где диалоги выполняют конкретизирующую, уточняющую, иллюстрирующую функцию, способствуя развитию интриги. Он, безусловно, вписывается в контекст профессиональной, добротной, массово ориентированной современной исторической романистики. Об этом свидетельствует и концовка романа - в духе массового - героиня (Тинелла) вознаграждена романистом, но и королева, которую настигает случай-предсказание - смерть - ее потомком. Если исторический роман Мериме, как и у многих его великих современников, черпал традиции из романистики изображаемой эпохи, то современный романист строит произведение, опираясь на стереотипы массового, выработанные в XIX в., которые, вобрав опыт постмодернистского романа, вполне свободно сочетаются с ними, не претендуя на глубокое новаторское прочтение исторического материала.

13, тогда как серьезное осмысление «Хроники» дает основание для гораздо более дифференцированного подхода - и с точки зрения понимания исторической концепции романа, и с точки зрения места его в литературе.

Роман Лоренцо де Медичи создает новый ретроспективный контекст для понимания произведения Мериме, как и роман Мериме, для понимания «Заговора королевы». А имя Лоренцо де Медичи в перекличке с именем Мериме актуализирует и заставляет звучать гул сохраняемых и исчезающих смыслов, блистательных, мрачных, противоречивых, скрытых в напластованиях европейской истории и культуры, исторической романистики XIX - XX вв.

Примечания

* Литвиненко Н. А. «Заговор королевы» Лоренцо де Медичи и традиции французского исторического романа XIX века // Литература XX века: итоги и перспективы изучения. Материалы Пятых Андреевских чтений. Под редакцией Н. Н. Андреевой, Н. А. Литвиненко и Н. Т. Пахсарьян. М., 2007. С. 111 - 119.

2. Десимон Р. Варфоломеевская ночь и парижская «ритуальная революция» //Варфоломеевская ночь..., с. 179, 180.

3. Уваров П. Ю. Новые оценки старых версий..., с. 240.

4. Merimee P. Chronique du regne de Charles IX.. Р., 1949. Р. 2. Далее текст романа цитирую по этому изданию, указывая в скобках страницу.

5. См. главу «Оправдание Екатерины Медичи» в кн.: Черняк Е. Б. Вековые конфликты. М.: Международные отношения, 1988.

«Истинная Екатерина Медичи и отдаленно не напоминала тот тип людоедки, под маской которой ее изображают в большинстве современных романов. У нее не было ни зловещего взгляда мрачных глаз, ни облика роковой женщины. Сгущая краски, создают зловещий призрак, но не женщину. Вместо реального облика исторического лица создается персонаж из фантасмагории. Екатерина Медичи такая, какой она была, со всем своим великолепным самообладанием, своей холодной расчетливостью, элегантной надменностью, невозмутимым спокойствием, скрывает в душе своей нечто совсем другое. Это спокойствие, размеренность и уравновешенность, придающие ее облику необычную оригинальность. Нежная кротость в преступлении, всякое отсутствие гнева посреди самых кровавых трагедий, вежливость палача к своим жертвам, ничему не удивляющийся, ничего не страшащийся макиавеллизм, ловко и спокойно играющий законами и человеческой моралью - таков подлинный характер Екатерины». См.: Сент-Аман Энбер де. Екатерина Медичи при дворе Франции / Предисловие и перевод с французского Александра Богомолова // Ростовская электронная газета, № 16 [22] 21 августа 1999 г. <http://www.relga.rsu.ru/n22/liter22.htm>

8. Лебон Г. Психология масс // Психология масс. Самара, 1998. С. 45.

9. TrahardP. Lajeunesse de Prosper Merimee. T. 2. Р.,1925.

10. Представление о Екатерине Медичи как отравительнице было еще в 1901 г. убедительно опровергнуто доктором Нассом. С того времени рассказы о ядах флорентинки большинство серьезных историков относят к фантазиям романтической литературы. «Если бы Екатерина не несла ответственности за Варфоломеевскую ночь, было бы не слишком парадоксально утверждать, что она являлась довольно привлекательным историческим персонажем», - писал один из ее биографов. См. об этом: Черняк Е. Б. Вековые конфликты.., там же.

12. Барт Р. От произведения к тексту // Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1994. С. 417.

13. Элъфонд И. Я. Варфоломеевская ночь: рождение мифа // Варфоломеевская ночь..., с. 190.