Приглашаем посетить сайт

Лекманов О.: Мандельштам и Бодлер

 Олег Лекманов

Мандельштам и Бодлер

http://www.wplanet.ru/index.php?show=article&id=67

«мандельштамоведение», пришла пора подводить первые промежуточные итоги. Отжав в короткие, информативно насыщенные тексты ранее накопленные сведения и наблюдения, мы, хочется надеяться, убережем себя от изобретения велосипеда, а, главное, наметим исходные рубежи для дальнейших штудий.

Завязка нашего сюжета может быть датирована достаточно точно. «В 1907 г. совершил первое путешествие в Париж; к тому же времени относится поворот к модернизму, сильное увлечение Бодлером и особенно Верленом», — читаем в биографической справке о Мандельштаме, составленной Б. П. Козьминым со слов самого поэта (Козьмин: 176). Бодлер здесь попал в тень Верлена неслучайно: влияние младшего французского поэта на Мандельштама в ближайшие годы будет определяющим, а старшего — весьма умеренным. В 1909 (?) году Мандельштам так сформулировал свое творческое кредо:

В непринужденности творящего обмена
Суровость Тютчева — с ребячеством Верлена,
Скажите — кто бы мог искусно сочетать,

Можно предположить, что он в данном случае переиначил для своих нужд следующие строки из стихотворения В. Я. Брюсова «Измена» (1895):

О милый мой мир: вот Бодлер, вот Верлен,
Вот Тютчев, — любимые, верные книги!

Если принять этот подтекст, получается, что будущий автор «Камня» Бодлера из брюсовского списка исключил, целиком сосредоточившись на оппозиции Тютчев/Верлен.

—1911 годов) бодлеровских подтекстов, насколько нам известно, не выявлено, в отличие от достаточно многочисленных скрытых цитат из произведений Верлена.

На первый план Бодлер в поэтическом сознании Мандельштама выдвинулся в конце 1912—начале 1913 годов, когда Николай Гумилев в своей программной статье «Наследие символизма и акмеизм» объявил учителями акмеистов «Шекспира, Рабле, Виллона и Теофиля Готье» (Гумилев: 19). Мандельштаму этот список явно не казался исчерпывающим и даже репрезентативным, прежде всего, как раз, в своей «романской» составляющей (Готье и Рабле в этот период не были ему особенно близки). Среди фигур, которыми Мандельштам пытался пополнить акмеистический пантеон, главная — Расин, но (в меньшей степени) и Бодлер тоже.

Так, «поэтическая структура» акмеистического мандельштамовского сонета «Пешеход» (1912) «и характерные для нее логические переломы» «заданы сонетом Бодлера “Старый колокол” в переложении И. Ф. Анненского» (Ронен: 193). Строка «Душа висит над бездною проклятой» из сонета Мандельштама «Казино» (1912), возможно, восходит к строкам из «Флакона» Бодлера, изображающим «душу» у «бездны» («… le Vertige/ Saisit l’вme vaincue et la pousse а deux mains/Vers un gouffre obscurci de miasmes humains»). А стихотворение Мандельштама «Природа — тот же Рим и отразилась в нем...» (1914) перекликается не только с зачином знаменитых бодлеровских «Соответствий» (Мусатов: 111), но и с начальной строкой его же «Неотвязного»: «Grands bois, vous m’effrayez comme des cathйdrales» — «Большие леса, вы пугаете меня, как соборы». Эта же строка, по всей видимости, обыгрывается в стихотворении Мандельштама «Notre Dame» при описании внутреннего убранства главного парижского храма: «Стихийный лабиринт, непостижимый лес». Тема страха связывает процитированную бодлеровскую строку и с мандельштамовским сонетом «Паденье — неизменный спутник страха…» (1912), а уподобление собор/пейзаж в бодлеровской строке, возможно, предвосхищает пейзаж мандельштамовского стихотворения «В хрустальном омуте какая крутизна…» (1919).

Ключевой для русского символизма образ из бодлеровских «Соответствий» («des forкts de symboles» — «лесб символов») Мандельштам наделил негативной семантикой в четвертой главке своего манифеста «Утро акмеизма»: «Мы не хотим развлекать себя прогулкой в “лесу символов”» (Мандельштам, 1: 179). По-видимому, это отчасти связано с тем, что некоторые аспекты восприятия молодым Мандельштамом творчества Бодлера находились в определенной зависимости от взглядов главного полемического адресата «Утра акмеизма» — Вячеслава Иванова, изложенных в его книге «По звездам» 1908 года (Мец: 336). Вместе с тем, в финальном пассаже третьей главки «Утра акмеизма»: «Хорошая стрела готической колокольни — злая, потому что весь ее смысл — уколоть небо, попрекнуть его тем, что оно пусто» (Мандельштам, 1: 179), вероятно, учитывается сквозной для поэзии Бодлера, хотя, разумеется, не только Бодлера, но и французской словесности в целом, образ «пустых Небес». Ср. в бодлеровских стихотворениях «Тревожное небо», «Любовь к обманчивому» и «Парижский сон».

Мандельштамовская концепция бодлеровского творчества претерпела существенную эволюцию. Первоначально она не отличалась особой оригинальностью. Процитируем фрагмент рецензии Мандельштама 1913 года на книгу прозы Ш. Гюисманса «Парижские арабески»: «Париж есть ад. Уже Бальзак соглашался с этой аксиомой. Бодлер и Гюисманс сделали из нее последние выводы. Для обоих поэтов жить в аду — великая честь, столь крайнее несчастье — королевский удел» (Мандельштам, 1: 191). Однако со временем мандельштамовское восприятие поэзии Бодлера углубилось и утончилось, по всей видимости, не без влияния Гумилева, неутомимого и последовательного пропагандиста Бодлера, 18 декабря 1920 года организовавшего в петроградском «Доме литераторов» вечер, посвященный автору «Цветов зла». На этом вечере мог присутствовать и Мандельштам.

«Слово и культура» (1921): «Декаденты были христианские художники, своего рода последние христианские мученики. Музыка тления была для них музыкой воскресения. “Charogne” Бодлэра — высокий пример христианского отчаяния (кстати, назвав Бодлэра, мне хотелось бы помянуть его значение как подвижника, в самом подлинном христианском смысле слова: martyre)» (Мандельштам, 2: 214). Неудивительно, что в остро полемической заметке «Кое-что о грузинском искусстве» (1922) Мандельштам решительно отмежевался от примитивного восприятия Бодлера, осудив преклонение местных поэтов перед французским модернизмом, «воспринятым из вторых рук через русские переводы» и назвав стихи участников группы «Голубые Роги», «дешевой риторической настойкой на бодлэрианстве» (Мандельштам, 2: 236).

Гумилевские обертоны, как представляется, можно расслышать в бодлеровских мотивах, используемых Мандельштамом в трагических стихотворениях 1920-х—1930-х гг. для выстраивания собственной небесной топики. Таков, например, образ «звезды» из мандельштамовского стихотворения «Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма...» (1931) генетически связанный с образом «звезды совести» из бодлеровского стихотворения «Неотвратимое» (Гаспаров: 356). А также целая серия мандельштамовских мотивов, реализующих тему смерти и погребения в небе и восходящих к следующим строкам из стихотворения Бодлера «Алхимия страдания»: «Dans le suaire des nuages / Je dйcouvre un cadaver cher, / Et sur les cйlestes rivages / Je bвtis de grands sarcophages» — «В саване облаков / Я различаю милый труп, / И на берегах небесных рек / Я строю огромные саркофаги». Сопоставим, например, с мандельштамовскими программными «Стихами о неизвестном солдате» (1937):

Научи меня ласточка хилая,

Как мне с этой воздушной могилой

И — там же:
Небо крупных оптовых смертей…

Свидетельством высокой оценки Бодлера поздним Мандельштамом также может служить содержащееся в пятой главке «Разговора о Данте» (1933) указание на близость бодлеровской поэтики художественному методу автора «Божественной комедии» — мерилу мандельштамовского эстетического вкуса. Впрочем, Бодлер и на этом этапе поэтической биографии Мандельштама оказывается отодвинутым в тень Верлена (и Рембо): «В европейской поэзии дальше всего ушли от дантовского метода и — прямо скажу — ему полярны, противоположны именно те, кого называют парнасцами: Эредиа, Леконт де Лиль. Гораздо ближе Бодлэр. Еще ближе Верлэн, и наиболее близок во всей французской поэзии Артур Рэмбо» (Мандельштам, 3: 235).

Остается напомнить, что, восстанавливая свою библиотеку в начале 1930-х годов, Мандельштам приобрел сочинения Бодлера на французском языке (Н. Мандельштам: 231).

«Цветы зла» (реминисценций и цитат из бодлеровских «Стихотворений в прозе» у Мандельштама не выявлено, что, по всей видимости, может стимулировать соответствующие поиски). Это: «Альбатрос» (№ II в «Цветах зла»), «Соответствия» (IV), «Падаль» (XXIX), «Флакон» (XLVIII), «Тревожное небо» (L), «Старый колокол» (LXXIV), «Неотвязное» (LXXIX), «Алхимия страдания» (LXXXI), «Неотвратимое» (LXXXIV), «Любовь к обманчивому» (XCVIII), «Парижский сон» (CII), «Мученица» (СХ).

Литература

Гаспаров — Гаспаров М. Л. Избранные статьи. М., 1995.

Городецкий — Городецкий С. М. Французское влияние в новой русской поэзии: Бодлер, Верлен, Верхарн // Кавказское слово. [Тифлис]. 1918, 16 февраля.

Гумилев — Гумилев Н. С. Наследие символизма и акмеизм // Гумилев Н. С. Сочинения: в 3 тт., Т. 3. М., 1991.

— Козьмин Б. П. Писатели современной эпохи. Био-библиографический словарь русских писателей ХХ века. Т. 1. М., 1992.

Мандельштам, 1 — Мандельштам О. Э. Собрание сочинений: в 4 тт. Т. I, М., 1993.

Мандельштам, 2 — Мандельштам О. Э. Собрание сочинений: в 4 тт. Т. II, М., 1993.

Мандельштам, 3 — Мандельштам О. Э. Собрание сочинений: в 4 тт. Т. III, М., 1994.

Мец — Мец А. Г. Комментарий // Мандельштам О. Э. Камень. Л., 1990 (серия «Литературные памятники»).

— Мусатов В. В. Лирика Осипа Мандельштама. Киев, 2000.

Нерлер — Мандельштам О. Э. Сочинения: в 2-х тт. /Подготовка текста и комментарии А. Д. Михайлова и П. М. Нерлера. Т. 2. М., 1990.

Н. Мандельштам — Мандельштам Н. Я. Воспоминания. М., 1989.

Ронен — Ронен О. Поэтика Осипа Мандельштам. СПб., 2002.

Рудаков — О. Э. Мандельштам в письмах С. Б. Рудакова к жене (1935—1936) // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома. 1993. Материалы об О. Э. Мандельштаме. СПб., 1997.

— Тименчик Р. Д. Анна Ахматова в 1960-е годы. М. — Toronto, 2005.

— Харджиев Н. И. Примечания // Мандельштам О. Э. Стихотворения. Л., 1973.

Faivre-Dupaigre — Faivre-Dupaigre А. Genese d’un poete. Ossip Mandelstam au seuil du XXe siècle. Presses Universitaires

© Олег Лекманов