Мария ЕЛИФЁРОВА
Родители четвёртой власти
газета «История» №10/2010
Материал может быть использован при подготовке урока по теме “Век европейской культуры. Развитие газетно-журнальной печати во Франции во второй половине XIX в.”. 8 класс
Дельфина и Эмиль де Жирарден
Жанр авторской колонки в газете сейчас переживает подлинный бум. Без колонок — размышлений понемногу обо всём: от новогодних подарков до психологии отношений между мужчиной и женщиной, от нового кинофильма до политической ситуации на Балканах, — немыслимо сейчас ни одно серьёзное издание, включая те, что выходят в Интернете. Однако мало кому в России знакомо имя основателя этого жанра. Вернее, основательницы. Потому что, хотя очерки на светскую тему начали публиковаться ещё в английской прессе эпохи Джонатана Свифта, особый род деятельности — газетная колумнистика, причём современного типа — была создана парижанкой, жившей в середине XIX в. Её имя — Дельфина де Жирарден, а её очерки, известные теперь под общим названием “Парижские письма”, продолжают переиздаваться во Франции и пользуются большой любовью читателей.
Дельфина де Жирарден (в девичестве Гэ) родилась 24 января 1804 г. в Ахене — городе, известном как место коронаций императоров Священной Римской империи. Её путь в журналистику не был прямым. Общество Франции XIX в. практически не допускало женщин к гражданской деятельности. И хотя не только иностранцы, но и сами французы охотно злословили по поводу того, какое влияние на политиков оказывают их любовницы, высказываться от собственного лица женщина не имела права — даже по куда менее значительным поводам, чем политика. Профессионализм в чём бы то ни было для дамы из хорошего общества считался непростительным грехом.
XIX в. Её мать, Софи Гэ, сама была писательницей, успешно зарабатывала себе на жизнь литературным трудом и всячески поощряла творчество дочери. Она же ввела Дельфину в писательские круги. Среди друзей Софи Гэ были такие знаменитости, как поэт-романтик Шарль Нодье. Самим своим именем маленькая Дельфина была обязана литературе: Софи назвала дочь под впечатлением от романа Жермены де Сталь “Дельфина”, опубликованного в 1802 г. (героиню этого романа вспоминал сам Пушкин в “Евгении Онегине”). Существует красивая легенда, что мадам де Сталь, умирая в парижском доме Софи Гэ, завещала Дельфине своё гусиное перо.
Девочка отличалась талантом декламировать стихи, но вскоре начала сочинять и собственные. Софи поспешила отшлифовать её способности и наняла учителей, дававших Дельфине уроки литературного мастерства. Гордость матери за дочь росла. Она начала выводить Дельфину в свет, посещая с ней салоны и литературные мероприятия. Молодая поэтесса отличалась не только дарованием, но и красотой. Впечатление, которое она производила на публику, было незабываемо. Ещё в 1822 г. она получила за свою поэму премию Французской академии, а в 1824 г. вышел её первый сборник — “Поэтические опыты”, имевший колоссальный успех. В 1826 г. король Карл X назначил поэтессе ежегодный пенсион — начиная с позднего Средневековья, ежегодные денежные выплаты были в Западной Европе распространённой формой королевского покровительства литераторам. Финансовая поддержка пришлась очень кстати, так как за несколько лет до того семья Дельфины лишилась отца. К несчастью, Июльская революция 1830 г., в результате которой был свергнут Карл X и на престол взошёл Луи-Филипп, покончила с этой привилегией.
Далеко не вся светская публика была в восторге от настойчивости, с которой Софи Гэ демонстрировала дарования своей дочери. Многие воспринимали Дельфину как выскочку, а её эффектные выступления с декламацией — как перебор на грани неприличия для порядочной девушки. Её мать обвиняли в саморекламе; саму её сравнивали с актрисой (страшное оскорбление, так как актрисы во Франции того времени по своему общественному положению приравнивались к проституткам). Беда Дельфины была в её излишнем профессионализме. Хорошо воспитанная девушка была обязана немного сочинять стихи, немного декламировать по просьбе гостей — но она не имела права всерьёз делать эти занятия частью своей жизни. Это не только вызывало неодобрение публики, но и отпугивало потенциальных женихов. Несмотря на прекрасные внешние данные, до 27 лет Дельфина оставалась одинокой. И это при том, что её окружали не какие-нибудь неразвитые буржуа, а крупнейшие писатели и поэты эпохи романтизма. С читательской точки зрения, было бы логично и красиво, если бы Дельфина соединила свою судьбу с поэтом. Увы, союзы двух поэтов (наподобие английской четы Браунингов) в истории романтизма — исключение, а не правило; в реальности поэты-романтики предпочитали более ординарных женщин, и личная жизнь Дельфины в поэтическом кругу ограничилась безответной влюблённостью в Альфреда де Мюссе (1810—1857).
Единственным, кого не отпугнула яркая и независимая индивидуальность Дельфины, был Эмиль де Жирарден (1806—1881), парижский издатель. Его личность была ничуть не менее своеобразна, а биография далека от салонных идеалов. Он был незаконнорождённым сыном графа Александра де Жирардена, участника наполеоновских войн, и воспитывался под вымышленной фамилией Деламот; некоторые источники утверждают, что и его дата рождения мистифицирована — на самом деле он родился в 1802 г. В возрасте 18 лет он попытался воссоединиться с родителями, но оба к тому времени обзавелись новыми семьями и не горели желанием вспоминать грехи молодости. Есть, впрочем, данные, что отец поначалу оказывал сыну материальную поддержку; но о присвоении ему отцовской фамилии речи даже не шла.
Юноше пришлось своими силами пробивать себе дорогу в жизни. Он становится писателем и журналистом. Кроме того, Эмиль чувствовал в себе призвание к литературному творчеству, именно оно позволило ему пойти на одну хитрость. Дело в том, что писателю нельзя запретить пользоваться псевдонимом; и вот, “псевдонимом”, который избрал для себя начинающий автор, стал “Эмиль де Жирарден”.
— “Вор” (названный так, потому что основу журнала составляли перепечатки лучших материалов из других изданий — для XIX столетия в этом не было ничего противозаконного, да и название было шуточным). Журнал просуществовал не больше года — накопив денег, Эмиль закрыл его и основал новый, под непритязательным названием “Мода”. Однако это был журнал не только о моде: в нём публиковались сочинения авторов, которым будет суждено стать мировыми классиками — Оноре де Бальзака, Альфонса де Ламартина, Эжена Сю, Шарля Нодье.
Эмиль добился того, чего хотел — он стал знаменитым под фамилией “де Жирарден”. Следующим шагом, который он предпринял в 1831 г., стала смена фамилии через суд. Вместо того, чтобы принуждать отца признать его, он просто подал прошение о закреплении за ним его литературного псевдонима как фамилии, под которой он был известен. Прошение было удовлетворено. Когда Эмиль через несколько месяцев обвенчался с Дельфиной Гэ, она стала мадам де Жирарден.
Их союз оказался довольно странным...
Особенно страстной привязанности между ними, по-видимому, не было; не было также ни взаимной верности, ни детей (хотя некоторые справочные статьи упоминают сына по имени Александр, якобы рождённого от Дельфины, на самом деле это был внебрачный сын Эмиля). Но творческие отношения, сложившиеся между ними, оказались уникальны.
У Дельфины к моменту брака с Эмилем уже был опыт работы в периодике — вместе с матерью она издавала в 1823—1824 гг. журнал “Французская муза”. Её знание дела пригодилось Эмилю, когда он основал газету “Пресса”, перевернувшую французскую журналистику.
— в том числе “Газету полезных знаний”, тираж которой перевалил за немыслимую для XIX в. сотню тысяч экземпляров. Ему удалось доказать то, что в его эпоху было ещё не столь очевидным — пресса может быть общедоступной по тиражам и цене. Эмиль мечтал о подлинно демократической печати (не случайно всю свою жизнь он посвятит борьбе против цензуры). Его заветным желанием, по собственным словам, была “газета, которая займёт во Франции такое же место, как “Таймс” в Англии — которая будет участвовать в управлении государством, не завися ни от какого кабинета” (пер. наш — Авт.). С этой целью в 1836 г. де Жирарден создаёт ежедневную газету “Пресса”, которая окажется самым успешным из его проектов.
В основу новой газеты легла и совершенно новая концепция журналистики, которую чуть позже (в 1838 г.) Эмиль сформулировал следующим образом: “Во Франции индустрия журналистики покоится на основании, по существу неверном — грубо говоря, она больше полагается на подписчиков, чем на рекламу, тогда как надо бы наоборот. У редакторов газеты тем меньше свободы самовыражения, чем больше их существование подчиняется непосредственно узколобому деспотизму подписчика, который не часто позволяет нам игнорировать то, что для него — вопрос веры” (пер. наш — Авт.).
Идея де Жирардена состояла в том, чтобы, повышая тиражи и привлекая рекламодателей, снизить цену на подписку. Применив эту концепцию на практике, Эмиль скрестил прежнюю политическую газету (дорогую и элитарную) с развлекательно-познавательным изданием для широкого круга читателей. Так родилась массовая газета современного типа.
Особая роль в “Прессе” принадлежала “подвалу” — именно он содержал материалы, привлекавшие наибольшее количество читателей. “Подвальная” часть газеты по-французски называлась feuilleton (буквально — “листочек”). Эмилю де Жирардену принадлежала идея публиковать там художественную прозу — романы с продолжениями, чтобы заинтриговать подписчиков. Таким образом в “Прессе” было опубликовано несколько романов Бальзака. По названию рубрики сам жанр романа с продолжениями получил название “роман-фельетон”. Это вовсе не подразумевает, что речь идёт о каком-то легковесном или шутливом тексте: термин “фельетон” здесь — просто память об изначальном месте размещения в газете. Но фельетоном в привычном смысле слова мы тоже обязаны “подвальной” рубрике “Прессы”. В ней размещались остроумные очерки на злобу дня. К их сочинению Эмиль привлёк лучшие перья Франции. Среди сотрудников “Прессы” были: автор “Трёх мушкетёров” Александр Дюма (1802—1870), ведущий теоретик романтизма Теофиль Готье (1811—1872), известный драматург Эжен Скриб (1791—1861). Однако все эти фигуры были вполне самодостаточны и без “Прессы”. Настоящая журналистская слава выпала на долю Дельфины де Жирарден, супруги Эмиля.
счёл, что этот дар пригодится в журналистике. 29 сентября 1836 г. в “Прессе” появился первый фельетон Дельфины.
“Парижский вестник”. Дельфина получала в редакции официальное жалованье в значительную по тем временам сумму — 6 тыс. франков в год (построчные гонорары, сравнительно небольшие, выплачивались ей дополнительно). Но при этом она не рисковала подписывать колонку своим настоящим именем. Выступления в газете с острыми замечаниями на общественные темы были ещё менее приличны для дамы из хорошего общества, чем декламация стихов в салонах. Дельфина пошла проторённым путём — воспользовалась мужским псевдонимом. Так возник виконт Шарль де Лоне — литературная маска Дельфины де Жирарден.
Как ни парадоксально, но в отличие от других женщин, использовавших мужские псевдонимы (таких, как Жорж Санд), Дельфина не была связана с феминистским движением и даже испытывала к нему неприязнь. По-видимому, необходимость использовать чужое имя нисколько её не угнетала. Не раз она обрушивается в своих фельетонах на женщин-писательниц, женщин-интеллектуалок и феминизм. Дельфина была искренне убеждена, что истинная задача женщины — нравиться и создавать уют; что воспитанная женщина не должна соваться в мужские дела и что умение хорошо обставить гостиную куда важнее политических прав. В фельетоне от 12 ноября 1844 г. она составляет длинный список вещей, украшающих женщину — помимо умения одеваться со вкусом, воспитанного ребёнка и учтивого мужа, в нём фигурируют “конфетница севрского фарфора, полная конфет; превосходно начищенное серебро; превосходно поданный чай; правильно сваренный кофе по-турецки” (пер. В. А. Мильчиной) и многие другие вещи подобного рода. И в то же время революционный декрет 1848 г., даровавший французам всеобщее избирательное право — но только мужчинам! — вызвал у Дельфины горечь. Её естественное чувство справедливости восстало против того, что любой пьяный лакей получил таким образом преимущество, которого лишены образованные и порядочные женщины из самых лучших кругов.
Политическая арена была не просто во власти мужчин — Дельфине выпало быть современницей таких титанов, как Франсуа Гизо (1787—1874) и Альфонс де Ламартин (1790—1869), столкнувшихся в схватке на этой арене в 1840-е гг. В их тени, под покровом чужого имени, Дельфина занимает единственно возможную для неё позицию — позицию наблюдателя. И то, что для менее независимой натуры стало бы ущербностью, она умело превратила в выгоду. Роль наблюдателя создаёт ту трезвую отстранённость взгляда, которой были так знамениты колонки “виконта де Лоне” и которой так часто не хватало непосредственным участникам общественной жизни.
Едва ли не основной тон колонок — ирония. Первый фельетон от 29 сентября открывается высказыванием, которое можно считать программным для Дельфины: “На этой неделе не произошло ничего особенного: в Португалии случилась революция, в Испании явился призрак республики, в Париже назначили министров, на Бирже упали котировки, в Опере поставили новый балет, в саду Тюильри показались два капота из белого атласа (пер. В. А. Мильчиной; “капоты” — здесь: капоры)”. Политика и бизнес приравниваются ею к балету и шляпкам: первое — игрушки мужчин, второе — игрушки женщин, разница несущественна. Глобальный мир событий, считающихся важными, из газетного “подвала” Дельфины выглядит мышиной вознёй.
Жёсткий приговор Дельфины миру большой политики имел свои объективные причины. Она начала вести свои колонки в период расцвета Июльской монархии — режима Луи-Филиппа, “народного короля”, вознесённого “третьим сословием” на престол взамен свергнутого Карла X. Многие (включая Эмиля де Жирардена) возлагали на него большие надежды, ожидая демократических реформ: ведь в молодости будущий король увлекался якобинством (что привело впоследствии к конфузу: на руке у него осталась с тех пор татуировка с революционным лозунгом: “Свобода, равенство, братство”). Он получил даже прозвище “король-гражданин”. Однако демократизм его всё больше превращался в театральную позу. Луи-Филипп любил демонстрировать близость к народу, прогуливаясь по улице с зонтиком, но при этом ухитрился дать обратный ход многим преобразованиям Июльской революции. Так, он ввёл имущественный ценз для избирателей, лишавший права голоса большую часть населения, и восстановил ряд дворянских привилегий. Особенно одиозным для французского народа станет его присоединение к Священному союзу России, Пруссии и Австро-Венгрии, ориентация которого была открыто реакционной (союз был создан с целью восстановить состояние Европы до 1789 г.).
— многих оскорбляли его манеры “мещанина во дворянстве”. Показателен случай Рене де Шатобриана (1769—1848), основателя литературной школы романтизма во Франции. При Карле X он некоторое время был министром, но рассорился с правительством и ушёл в оппозицию. Однако после прихода к власти Луи-Филиппа Шатобриан перешёл на сторону легитимистов (сторонников свергнутого Карла). Личность и стиль поведения нового короля — не то “гражданина”, не то “мещанина” — вызвали глубокое неприятие поэта, потомка старинного дворянского рода. Вообще, эпоха Луи-Филиппа нередко вспоминается с тех пор как эпоха тотального дурновкусия. Законодателями мод были нувориши — банкиры и промышленники, которыми окружал себя король; при дворе царила коррупция. Дельфина, не аристократка по крови, но чувствительная к вопросам такта и воспитанности, была глубоко уязвлена, когда королевская семья отказалась надеть траур по умершему в изгнании Карлу X: “Правительство боится прогневить буржуазию. Буржуазии, утверждают эти господа, может не понравиться такая уступка монархическим идеям. Между тем буржуазия носит траур по своим родственникам, так что, если вы в угоду ей нарушите приличия, эта странная лесть оставит её равнодушной. Что бы вы сказали о человеке, который не стал бы носить траур по своему дядюшке, потому что дядюшка этот перед смертью лишил его наследства?” (пер. В. А. Мильчиной).
Дельфина не примыкала к легитимистам, так как не признавала никакой партийности; но в момент смерти Карла X она, покинув свой привычный иронический тон, демонстративно его оплакивала. По её мнению, вина Карла состояла единственно в том, что он устарел как тип политика — “его ошибки, за которые он был столь сурово наказан, были лишь продолжением его достоинств; к несчастью, достоинства эти принадлежали ушедшей эпохе” (пер. В. А. Мильчиной). Но, по крайней мере, Карл “был король до мозга костей” — прозрачный намёк на то, что Луи-Филипп ненастоящий король. Место разговора о нём в колонке Дельфины — где-то между сатирой на провинциальные нравы и описанием нового фасона платьев (и к тому, и к другому она с лёгкостью переходит непосредственно от политических тем).
Истинное авторство статей “виконта де Лоне” особенно не скрывалось. Многие с самого начала догадывались, что под этим псевдонимом пишет женщина. Личность “виконта” была раскрыта ещё в период выхода газетных колонок, к тому же Дельфина публиковала их наряду с гражданскими стихами, подписанными своим настоящим именем. Популярность рубрики “Парижский вестник” была столь велика, что ещё при жизни мадам де Жирарден собрания её колонок выходили отдельными книгами. Но известность сыграла в её жизни двоякую роль: вместе с популярностью пришли нападки. Как Дельфина ни дистанцировалась от феминистского движения, как она ни старалась взять тон светской иронии, своего ума и сатирического таланта она скрыть не могла — и публика не прощала ей этого. При этом Дельфине доставалось не только с консервативной, но и с радикальной стороны: известный карикатурист Оноре Домье (1808—1879), поначалу сотрудничавший с “Прессой”, позднее порвал с журналом и во время Второй республики, в 1848 г., рисовал на журналистку злобные шаржи.
Негодование с обеих сторон, впрочем, вызывала не только Дельфина, но и сам Эмиль де Жирарден. Его редакторская политика состояла в том, чтобы не примыкать ни к одной из партий; на страницах газеты высказывались самые разные мнения, подчас противоположные. Идеалом Эмиля была газета, не связанная какой-либо идеологией и дающая читателю максимально полную информацию. Однако его новаторство было понято превратно — его обвиняли в беспринципности и продажности. К тому же успех газеты ожесточил конкурентов. Арман Каррель, глава одного из соперничающих изданий (“Националь”), дошёл до того, что вызвал Эмиля на дуэль. Вызов окончился трагически — Эмиль его убил.
Особенно тяжёлые времена наступили для “Прессы” в середине 1848 г. 24 февраля правительство Луи-Филиппа пало. Кабинет министров, который в течение последних лет возглавлял Франсуа Гизо, был отправлен в отставку. Имя Гизо — историка романтической направленности, книги которого оказали огромное влияние на европейскую культуру первой половины XIX в., порой связывается с ореолом вольнодумства (помните, у Пушкина граф Нулин приезжает “с ужасной книжкою Гизота”). Однако в политической практике — по крайней мере, в 1840-е гг. — Гизо проявлял реакционные наклонности. Его отказ снизить имущественный ценз для избирателей вопреки требованиям Палаты депутатов стал для него роковым.
— Альфонс де Ламартин. Именно он провозгласил Францию республикой. Его идейные принципы были схожи с теми, которым следовала “Пресса”: максимум независимости и здравого смысла. Но Ламартин продержался у власти считанные месяцы. Его постигла судьба всякого центриста — он оказался недостаточно радикален. Не будучи в состоянии выполнить требования всех групп населения, участвовавших в восстании, он был вынужден применить для подавления волнений военную силу. Поскольку Ламартин не отличался жестокостью и пошёл на это неохотно — он словно расписался в собственной беспомощности. Волнения усиливались, особенно в низах — основной причиной была непродуманная политика временного правительства по борьбе с безработицей, которая доказала свою неэффективность уже к маю — июню 1948 г. Напряжение вылилось в масштабные — на грани гражданской войны — беспорядки на улицах Парижа 23—26 июня, которые окрестили “Июньскими днями”. Роль усмирителя взял на себя генерал Эжен Кавеньяк, ближайший помощник Ламартина. Он быстро и жёстко расправился с восстанием. Спокойствие было восстановлено, но репутация Ламартина погибла окончательно.
Среди участников восстания, попавших в тюрьму, был Эмиль де Жирарден, ещё недавно принадлежавший к одному кругу с Ламартином. Дельфина пережила десять страшных дней, пытаясь его освободить. Газета не выходила до конца августа. 3 сентября де Жирардены, наконец, восстановили выпуск “Прессы”, и первый вышедший номер украшала колонка “виконта де Лоне”. Но Дельфина ощущала, что пытается войти в одну реку дважды. Привычный ей мир обрушился, виконт де Лоне не мог существовать в мире Республики. Продолжать вести рубрику у неё не хватало душевных сил. Этот очерк стал последним. Дельфина вернулась к художественной литературе — стихам и пьесам.
Энтузиазм Эмиля тоже стал угасать. На президентских выборах в декабре 1848 г. (на которых потерпел сокрушительный провал злосчастный Ламартин) он, как большинство избирателей, отдал свой голос Луи-Наполеону Бонапарту, племяннику императора Наполеона. Но новоизбранный президент не разделял мечты Эмиля о независимой печати и демократических выборах. В 1851 г. Луи-Наполеон совершил военный переворот, распустив Национальную ассамблею и установил единоличную диктатуру. Эмиль открыто выступил против нового режима. Ему пришлось спасаться бегством за границу (вместе с Дельфиной и Виктором Гюго, также настроенным против Луи-Наполеона), попав в число невозвращенцев. Лишь год спустя, когда смерть престарелой Софи Гэ привела де Жирарденов обратно во Францию, Эмилю удалось добиться от Луи-Наполеона — к тому времени уже императора Наполеона III — разрешения остаться. Несколько лет он ещё продолжал издавать “Прессу” и даже попытался сформулировать её политический имидж — “консервативный прогрессизм”. Но его энергии хватило ненадолго. К тому же в 1855 г. он потерял свою жену и соавтора — Дельфина скончалась в возрасте чуть старше пятидесяти лет. “Пресса” как проект начала утомлять Эмиля, её популярность упала, и он в конце концов продал газету, после чего выпускал другие издания — “Свободу” (La Liberte) и “Газетку” (Le Petit Journal).
Эмиль пережил Дельфину на 26 лет и был женат вторым браком на женщине намного моложе его. До конца жизни он не оставлял редакторской деятельности, хотя сам писать стал меньше. Ему было суждено увидеть падение империи Наполеона III в 1870 г., объявление Третьей республики и триумфальное возвращение во Францию бывшего изгнанника — Гюго. Но самое главное — благодаря реформам 1879—1881 гг. теперь любой желающий мог основать собственную газету, просто зарегистрировав её на своё имя и адрес. Цензура и предварительные разрешения упразднялись. Де Жирарден мог оставить этот мир со спокойной совестью — дело его жизни не пропало даром, Франция, наконец, покончила с абсолютизмом и обрела независимую печать.
Наследие де Жирарденов и их эпохи оказалось долговечным — настолько долговечным, насколько может мечтать любой журналист. Третья республика продержалась вплоть до 1940 г., когда существование республиканского режима было кратковременно прервано фашистским вторжением; королей Франция больше не увидит (теперешняя республика во Франции считается Пятой, но граница между Четвёртой и Пятой проходит исключительно из-за смены конституции, а не потому, что между ними был какой-то промежуток). “Пресса” издавалась до 30-х гг. XX в., а заложенные в этом издании принципы журналистики сыграли ведущую роль в формировании современных масс-медиа.
— она считала себя в первую очередь поэтом и драматургом, — читательский мир единодушно выбрал Дельфину-журналистку. Её остроумие, прекрасный слог и детальные картины быта и нравов Парижа середины XIX в. представляют неизменный интерес.
Кое-что в фельетонах Дельфины, пожалуй, покоробит читателя наших дней (и, скорее всего, эти чувства испытывали некоторые её современники). Например, когда она красочно живописует страдания голодных и плохо одетых детей, чья мать слишком увлеклась борьбой за права женщин, или когда она воспевает быт простонародья, призывая рабочих и крестьян не завидовать мебели и каминам буржуа, а наслаждаться патриархальной простотой своих хижин. Это сравнимо, пожалуй, с анекдотической рекомендацией королевы Марии-Антуанетты, посоветовавшей крестьянам за неимением хлеба есть булочки. Похоже, Дельфина с относительной высоты своего социального положения не всегда понимала, что дети страдают не только от небрежения, но и от нищеты, — отсутствие законодательно закреплённых прав женщины на профессию и на распоряжение имуществом било в первую очередь по неимущим, и забота их состояла не в том, как наполнить конфетницу из севрского фарфора, а в элементарном физическом выживании, а также, что восставшими массами движет не столько желание иметь комод из красного дерева, сколько голод и безработица.
Но примеры подобной нечуткости — скорее случайность. Лучшие страницы её публицистики отмечены не только колкой язвительностью в адрес цинизма, пронизывавшего тогдашнее общество, но и глубокой скорбью по нормам обычной человеческой порядочности, которые стремительно утрачивались. Её нравственное чувство глубоко задевали конфеты с напечатанной на обёртке молитвой или исполнение “Реквиема Моцарта в салоне, полном разряженных дам в бриллиантах” (именно эти места “Парижских писем” звучат неожиданно актуально в современном мире всепобеждающего гламура). Порой её строки приобретают высокий накал гражданского негодования и звучат по-настоящему пронзительно:
Одни начертали на своих знамёнах прелестное словцо, высказывающее их заветную мысль:
Расстрелять, расстрелять!
Гильотинировать, гильотинировать!
Неужели ктото полагает, будто мы, поэты, поклонники героев, проповедники великодушия, способны поддержать эту людоедскую политику!..
Дельфина протестует против мира “людоедской политики”, где есть место лишь дележу власти, но нет места человеку, желающему оставаться просто человеком. Франция привычно ассоциируется у не-французов с революционными философиями, но эта страна имеет и другую длительную традицию — интеллектуальной независимости и внутренней свободы, восходящую ещё к Мишелю Монтеню. Этой традиции и наследует Дельфина. Своё кредо в одной из ранних статей она выразила так: “О, какое счастье быть свободным, какое счастье наслаждаться самой лучшей из свобод, свободой мысли; не быть прикованным ни к одной партии, не зависеть от правительства, но и не заключать никакого соглашения с его противниками; не иметь необходимости защищать ни глупость одних, ни злонамеренность других; не отвечать ни за чьи поступки, кроме своих собственных, и действовать всегда от своего имени в своих интересах; не отдавать отчёта в своих действиях никому, кроме Господа; не ждать подсказки ни от кого, кроме собственной совести <…> странствовать по собственной прихоти и останавливаться по воле сердца там, где местность красивее, а солнце ярче…” (пер. В. А. Мильчиной).
“Из Пиндемонти”, написанное примерно в то же время, что и статья Дельфины:
Не дорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова.
Я не ропщу о том, что отказали боги
Мне в сладкой участи оспоривать налоги,
И мало горя мне, свободно ли печать
Морочит олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура.
Всё это, видите ль, слова, слова, слова.
Иная, лучшая, потребна мне свобода:
Зависеть от царя, зависеть от народа —
Не всё ли нам равно? Бог с ними.
Никому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
Заголовок “Из Пиндемонти” — мистификация; некоторые литературоведы считают, что настоящим источником Пушкина были стихи Альфреда де Мюссе, друга Дельфины. Но, вероятно, причина этого поразительного сближения не только и не столько в Альфреде де Мюссе — она в самих исторических условиях Европы той эпохи, её умонастроениях и проблемах, волновавших людей.
Советуем прочитать
—1945). М.: МГУ, 1999.