Воронова З. Ю.
ДНУ, Днепропетровск
«МАЛАЯ» ПРОЗА МЕРИ ШЕЛЛИ: ЖАНРОВО-СТИЛЕВОЕ СВОЕОБРАЗИЕ
( материалы международной конференции )
Печатается по решению Ученого Совета ЕГЛУ им. В. Я. Брюсова. Ереван, 2006.
http://www.brusov. am/docs/Romantism-2006.pdf
Время написания рассказов М. Шелли «Девушка- привидение» (1832), «Контрабандист и его семья» (1833), «Старший сын» (1835), «Parvenue» (1836), «Пилигримы» (1838), «Euphrasia» (1838) приходится на период, когда в литературном процессе Англии начинают играть ведущую роль реалистическое творчество Диккенса, Теккерея, Ш. Бронте, Гаскелл. Литературоведы не случайно отмечают тот факт, что чуть позже, в течение каких-то полутора лет (1847-1848) в английской литературе появляются произведения, кардинально повлиявшие на развитие традиций социального, психологического исследования реальности, такие, как «Домби и Сын» Диккенса, «Ярмарка тщеславия» Теккерея, «Джен Эйр» Ш. Бронте, «Грозовой перевал» Э. Бронте, «Мери Бартон» Э. Гаскелл, «Брожение» Ч. Кингсли, а также «Танкред» Дизраэли, «Макдермоты из Балликорна» Э. Троллопа, «Потери и приобретения» Дж. Ньюмена. Но этому рывку предшествовало накопление количественных и качественных изменений в переходные 30-40-е годы, которые в истории английского общества получили название «ранневикторианских».
иным характером самой действительности. Анализ рассказов писательницы, написанных в тридцатые годы, открывает своеобразие продолжавшегося в ее творчестве процесса перехода от романтизма к реализму, характерного не только для английской литературы.
С 30-х годов рассказ перестает быть описанием единичного эпизода. В нем значительно расширяется диапазон повествовательных возможностей, включаются приемы и средства романного повествования (развивающийся характер, связь частной судьбы и национальной истории, развертывающаяся в пространстве и времени картина действительности). После создания шедевров романного искусства рассказ не мог оставаться таким, каким он был. Романтическая поэтика с ее «мрачностью», таинственностью, безысходностью, многозначностью планов изображения исчерпала свою роль. Читатель жаждал «новой» литературы, которая одаривала бы его верой в возможность счастья в реальной жизни.
Обновление повествовательных жанров, в частности, «малой прозы», было обусловлено выдвинувшейся на первый план социальной тематикой, темой человеческих отношений в условиях буржуазного общества, взятой не в мистифицированном, а в конкретном плане.
Таковыми оказываются рассказы М. Шелли «Контрабандист и его семья», «Старший сын», «Parvenue», «Паломники», где, как у Диккенса, Теккерея, Ш. Бронте появляется и укрепляется героика «незаметных людей».
Остановимся на одном из них, «The Pilgrims», (1838), в котором проступают во всей рельефности приметы малых повествований той поры. Здесь обозначен своеобразный переход от романтизма к реализму, трансформация эстетических принципов писательницы. Рассказ впервые был опубликован анонимно в «Кипсейке». И хотя прямых подтверждений авторства не существует до сих пор, Ричард Гарнетт, автор предисловия и составитель первого сборника рассказов писательницы, тем не менее, включил «Пилигримы» в издание «Tales and Stories» М. Шелли 1891 года. «Возможно, исследователь определил авторство писательницы при изучении переписки М. Шелли, либо это было просто логическое предположение», - полагает Ч. Робинсон, под редакцией которого «малая» проза автора «Франкенштейна» была опубликована снова спустя почти столетие [12, с. 393]. Вслед за Р. Гарнеттом, Ч. Робинсон также включает рассказ «Пилигримы» в сборник 1976 года.
«The Pilgrims» («a person who makes a journey to some place as an act of religious devotion») [11, с. 762], М. Шелли уже пытается пояснить для читателя суть, идею повествования. Понимание человека как извечного пилигрима, а жизни - как беспрерывного паломничества, является общим для многих народов, поскольку соответствует мифу о небесном происхождении человека, о его «падении» и его надеждах на возможность возвращения в небесное царство. Все это и делает его чем-то вроде странника на земле с печатью мимолетности на каждом из его жизненных шагов. Человек покидает место, из коего происходит, и возвращается в него, совершая исход и возвращение (exitus, reditus). В романтизме же - паломничество («культурный туризм», по С. Зенкину [3, с. 191]), был знаком, явлением социально-культурной жизни, приметой «децентрализации» сакрального, утраты единого, религиозного воззрения на мир» [3, с. 192]. С символикой пилигрима, с пониманием жизни как паломничества связаны следующие атрибуты: раковина, посох или палка, источник воды спасения, найденный им на своем пути, дорога, плащ. «Обычно он носит широкополую шляпу, иногда загнутую сзади вверх и заостренную спереди. В руке у него посох странника. Его котомка висит на посохе или у него на плече. Ракушка, которую можно видеть изображенной на шляпе, котомке или еще где-нибудь, - особый его атрибут. Одетыми как паломники являются Иаков старший, Христос в Путешествии в Еммаус, архангел Рафаил, которого можно распознать по крыльям», - поясняет семантику слова пилигрим Джеймс Холл [9, с. 434]. Символические атрибуты образа пилигрима, странника появляются в рассказе М. Шелли, как и у многих писателей-романтиков ее поры, к примеру, в стихотворении «Пилигрим» (1826) А. Мицкевича, «Странствуй!» (1827) Г. Гейне.
«Беркхардт заметил у ворот замка двух пилигримов, фигуры которых были очерчены лунным светом. Они были одеты в грубую простую одежду, широкополые шляпы были надвинуты на брови» («Burkhardt advancing, beheld, standing in the light of the moon, two pilgrims, clothed in the usual coarse and sombre garb, with their broad hats drawn over their brows»), - начинает рассказ М. Шелли [13, с. 360].
В цикле «Крымские сонеты» (1826), в сонете «Пилигрим», А. Мицкевич воссоздает образ изгнанника, тоскующего по родине на всем пути его скитаний. Звезды пунктирами обозначают его путь к родной земле, куда стремится мысль героя.
Пилигрим - «в краю, целящем от печали», еще острее ощущает гнетущую боль разлуки с родиной:
«Оторван от всего, что мне навеки свято,
О той, кого любил на утре милых дней.
Она в родном краю, куда мне нет возврата.
Там все хранит печаль былой любви моей» [6, с. 180].
«Слово «пилигрим», появляющееся в этом сонете, имеет большую идейную нагрузку. Оно передает результат духовного очищения, прежде чем ему откроются высшие ценности», - пишет Б. Гдовська [1, с. 44]
«Странствуй!»:
«Ты станешь свободен, как эти орлы,
И, жить начиная сначала,
Что в прошлом потеряно мало!» [2, с. 184].
«духовного скитания» романтического героя, которая зачастую воплощала идею духовного поиска, а мотив странствия определял особенность повествования, включавшего разные формы «отчета» - письма и дневники. У романтиков «тема странничества - средство познания себя и своих возможностей приобретает особый смысл. Часто географическое путешествие имеет условный характер, главное - внутреннее путешествие по потаенным уголкам сердца и души», - отмечает Н. А. Соловьева [7, с. 31].
По своей проблематике рассказ «The Pilgrims» вновь заставляет вспомнить роман М. Шелли «Матильда» (1819), где речь шла о взаимоотношениях отца и дочери, в основе которых был инцест - пагубная страсть того, кто в облике взрослеющей дочери увидел образ горячо любимой, но рано ушедшей из жизни жены. Здесь человек, его психология в момент внутреннего кризисного состояния становится в центре повествования. Автобиографические моменты жизни М. Шелли складывались в драматичный романтический сюжет, где тема инцеста приобретала насыщенную метафорико-символическую семантику, отражавшую хаос связей человека и мира, человека и его души.
Из рассказа «Пилигримы» узнаем о не менее драматичных отношениях старого графа Беркхардта и его дочери Иды, которая предала его любовь, выйдя замуж за злейшего врага семьи.
Как и в «Матильде», начало «исповеди» Беркхардта выстроено по универсальным приметам романтического повествования. Сам внешний угрюмый вид старика, некая глубоко скрытая печаль, побуждают юных пилигримов к настойчивым расспросам и просьбам открыться. Как и Рене Шатобриана, Матильда, Франкенштейн М. Шелли, Беркхардт начинает свой рассказ, мучительно сопротивляясь тому, чтобы еще раз пережить все то, что с ним произошло. Его исповедь постоянно перебивается сиюминутными эмоциональными комментариями, через тревожные намеки о том, что было («Эта печальная история превратила для меня землю в пустыню. …Вы молоды и весне вашей жизни неведомо эхо печальных воспоминаний прошлых лет. …Ваши души не омрачены чувством вины. …Сейчас вы видите меня одиноким и несчастным, но слепая фортуна однажды улыбнулась и мне» [13, с. 362-363]), создается чрезвычайно напряженное ожидание неминуемо трагической развязки.
Ранняя смерть жены привязала Беркхардта с младенчества к дочери, которая чем старше, тем больше становилась похожей на свою мать. Но в этом моменте М. Шелли делает акцент не на том, к чему, как в «Матильде», могло бы привести такое «слияние» двух образов любимых женщин, а на том, что схожесть внешняя должна была, в разумении Беркхардта, соответствовать схожести внутренней, - он «смел надеяться, что Ида унаследует добродетель своей матери» [13, с. 363].
«добродетель» и ее разрушение станет основой конфликта рассказа, что обозначит совершенно иной план знакомой по «Матильде» темы. Отсюда речь будет идти не о «несовпадении миров» при их взаимном притяжении, как у Матильды, ее отца и возлюбленного Матильды - Вудвилла, а о чести, достоинстве, дружбе, предательстве - вполне конкретизированных принципах взаимоотношения между людьми.
Беркхардта предадут его враги-друзья, предаст и дочь, но не из-за вселенской злобы-ненависти, а по вполне понятной причине, которую она изложит в письме. «Мой любимый отец, я снова пишу тебе, предчувствуя, что мои печальные дни уже сочтены. Прошу тебя проявить сострадание к той, кого ты так когда-то любил. Моя молодость и пылкие заверения моего мужа должны немного оправдать мою вину» («My beloved father, feeling that my sad days are now numbered, I make this last effort to obtain at least your pity for her you once so much loved. …My youth, and the ardour of my husband’s persuasions, must plead some extenuation of my fault») [13, с. 375]. Письмо-исповедь отца, передающее всю глубину его нечеловеческих страданий, присутствует и в «Матильде»: «Если боль способна очищать сердце, мое будет чистым, если угрызения совести способны искупить вину, я буду невиновным» [14, c. 41].
Своеобразный «римейк» «Матильды» мог бы вполне благополучно завершиться в той части, где Беркхардт заканчивает свою исповедь перед молодыми пилигримами, вновь погружаясь в угрюмые мысли и печаль своей души. Для романтического повествования этот «фрагмент» трагической истории казался бы более чем завершением. Однако с этого места начинаются новые повороты и самой истории, и судьбы Беркхардта, которые далеко уводят от поэтики «Матильды».
Как оказывается, за одеждами юных пилигримов скрывались дочь и сын Иды, по предсмертному велению матери, отправившиеся на поиски ее отца, своего деда. Их задача - донести ее предсмертную исповедь-письмо, где Ида объясняет причину своего тяжкого проступка и просит у отца прощения. Естественно, это прощение наступает незамедлительно: «Прошли годы и мой гнев, и желание возмездия уступили место совсем иным чувствам» («Years rolled on and my anger and revenge yielded to better feelings») [13, с. 371].
Умилительная сцена всепрощения, любви, обретения семьи, внуков однако все еще не заканчивает историю пилигримов. Их ждут еще счастливые встречи с будущими невестой и женихом, который, к тому же, оказывается наследником одного из когда- то враждебного Беркхардту рода.
«Пилигримы» перенасыщен, «перегружен» событиями. То, что было бы в центре романтического повествования - исповедь Беркхардта, оттеснено на второй план историей других героев, наполненной авантюрными поворотами, а главное, - нравственными выводами, уроками, которые извлекают все, начиная с Беркхардта.
Анализ подтверждает, что происходит снижение «высокого» романтического пафоса, адаптация высокого романтизма к вкусам среднего потребителя. О схожих приметах влияния массовой литературы на «высокую» романтическую литературу пишет в связи с немецким романтизмом А. В. Чернов [10, с. 91- 94].
Романтический архетип Дороги, Дома как составляющие художественной картины мира и поэтику романтического творчества значительно меняют свою стилевую наполненность к 30-м годам. Мотив разрушения дома, сиротства, который, как справедливо отмечает Л. А. Мироненко, соотносился с достаточно широким символическим смысловым понятием, включающим и идею «экзистенциального одиночества, социальной беззащитности и романтической исключительности» [5, с. 58], значительно сужается, конкретизируется, переакцентируется и утрачивает смысловую многозначность, но приобретает идеолого-этическую конкретность. Обусловленность характеров реалистических персонажей «средой и обстоятельствами предполагает показ героев в диалектике: меняется среда - меняется характер. Согласно романтической традиции, писатели той поры сохраняли своих героев чаще всего статичными и раскрывали их только через диалектику страстей», - справедливо замечает Н. С. Трапезникова [8, с. 62].
В решении этой проблемы в «Пилигримах» писательница все же остается, на наш взгляд, под влиянием романтизма. Но действия и поступки большинства персонажей в рассматриваемом рассказе обусловлены социальными обстоятельствами (денежными, имущественными), воздействием среды. Внутри самого творчества М. Шелли механизм эстетической перестройки был связан с «редукцией и натурализацией социокультурных моделей», с использованием уже знакомых приемов, соответствующих «горизонту читательских ожиданий», - все то, что Н. А. Литвиненко связывает с «массовым, как предметом изображения, поэтологической и жанровой доминантой, стилистическими приемами романтики XIX века» [4, с. 81].
ЛИТЕРАТУРА
«Кримських сонетів» А. Міцкевича // Всесвітня література та культура в навчальних закладах. - 2002. - №1. -С. 43-44.
2. Гейне Г. Странствуй! // Гейне Г. Стихотворения. Поэмы. Проза. - М.: Худож. лит., 1971. - С. 184.
3. Зенкин С. Н. Французский романтизм и идея культуры. - М.: Изд-во РГГУ, 2002. - 320 с.
4. Литвиненко Н. А. Проблема массового в романистике В. Гюго // Филология в системе современного университетского образования. Материалы межвузовской научной конференции. Выпуск 5. - М.: УРАО, 2002. - С. 108-125.
5. Мироненко Л. А. Просвещение / Романтизм: Архетипы дома и дороги // Античність - Сучасність / питання філології: Зб. наукових праць. Випуск 1. - Донецьк: ДонНУ, 2001. - 320 с.
7. Соловьева Н. А. История зарубежной литературы XIX века. - М.: Высшая школа, 2000. - 560с.
9. Холл Д. Словарь сюжетов и символов в искусстве: Пер. с англ. А. Майкапара. - М.: Крон-пресс, 1999. - 656 с.
10. Чернов А. В. Немецкий романтизм и массовая литература // Мир романтизма. Выпуск 1 (25). - Тверь, 1999. - С. 91-95.
’s Dictionary and Thesaurus. - USA: Lexicon Publications, 1993. - 1248 p.
13. Shelley M. Stories and Tales. - L., 1891. - 390 р.
14. Shelley M. Mathilda. Ed. by El. Nitchie. - University of North Carolina Press: Chaprl Hill, 1959. - 89 p.