Приглашаем посетить сайт

Васильева И. Сестры Бронте в России. Прихоти судьбы.

ИРИНА ВАСИЛЬЕВА

СЕСТРЫ БРОНТЕ В РОССИИ. ПРИХОТИ СУДЬБЫ

http://www.libfl.ru/about/dept/bibliography/display.php?file=books/emma1.html

— сам по себе довольно знаменательный культурно-исторический феномен со своими внутренними пружинами развития. Наглядное подтверждение этому — предложенная вниманию читателей библиография переводов Бронте и русской критики о них на протяжении 150 лет. Характерен уже сам этот поистине юбилейный срок — сто пятьдесят лет. Да, книги сестер Бронте, — разумеется, Шарлотты прежде всего, были замечены в России и переводчиками, и критикой почти тотчас после их появления у себя на родине: роман "Дженни Эйр" в переводе Иринарха Введенского был опубликован в "Отечественных записках" в 1849 г. Любопытен комментарий переводчика, отражающий не столько его отношение к самому роману — тот факт, что он его весьма заинтересовал, вполне очевиден, — сколько к распространенным в те времена принципам переводческого дела: это не перевод в нынешнем понимании слова, но пересказ, говорит Введенский, и бестрепетно поясняет, что "считал для себя совершенно позволительным не церемониться с английской' гувернанткой". Важнее, впрочем, другое обстоятельство, обосновывающее, кстати, тогдашний принцип переводческого ремесла: сделать роман доступным русскому читателю, ввести его в рамки русской культуры. Эти задачи доминировали над стремлением познакомить читателя с культурой и реалиями иностранными.

В кратком редакционном вступлении к переводу говорится, что "Дженни Эйр" написана гувернанткою г. Теккерея, которому и посвящена эта автобиография при втором ее издании".

В том же году журнал "Библиотека для чтения" сообщает в аннотации — с некоторым опозданием — о выходе в Англии романа "Дженни Иръ. Автобиография". Анонимного автора этой заметки больше всего занимает — как и английских читателей и писателей той поры — кто же скрывается под псевдонимом Коррер Белль? Отмечен "высокий и энергичный местный [т. е. "английский в полном значении этого слова", как сказано строкой ниже, — И. В.} характер книги" и, что особенно ценно — и как современно это звучит! — "мужество сердца" героини. Параллельно дан — в стиле времени — полуперевод, полупересказ некоторых сцен, из которых наиболее удачен знаменитый эпизод в "красной комнате".

Обращает на себя внимание наивная бесцеремонность как в отношении личности автора, получившего статус гувернантки, да к тому же Теккерея (как известно, он был знаком с молодой провинциальной писательницей и активно поддерживал ее), так и применительно к жанру книги, без тени сомнения названной автобиографией. Во многих последующих изданиях слово это присутствует как подзаголовок.

Пройдет больше ста лет, прежде чем автобиографизм романов Ш. Бронте будет осмыслен как эстетико-стилистический принцип построения их художественного мира.

"Дженни Эйр, или записки гувернантки" и "Дженни Эйр (Локвудская сирота)": Роман-автобиография в переводе В. Владимирова (1893), "Дженни Эйр: история моей жизни" (в "Библиотеке юного читателя", 1901, без указания переводчика). Все та же вольность в переводе заглавия и определении жанра.

И другие романы Ш. Бронте переведены на русский еще при ее жизни: "Шэрли" (1851), "Вильетт" (1853) — все в той же "Библиотеке для чтения". Последний роман вышел и в вольном переводе под вольным же названием "Наставница, или Пансион в Брюсселе" (1860, перевод Н. Новосильского). Даже первый роман Шарлотты "Учитель", отклоненный всеми английскими издателями и увидевший свет у себя на родине лишь после смерти автора, был опубликован в "Отечественных записках" в 1857 г.

А вот роман Эмили "Грозовой перевал", в критике поминавшийся нередко, в частности, под названиями "Витерингские высоты", "Бурные вершины", будет переведен лишь в 1956 г. (перевод Н. Вольпин); еще менее повезло произведениям младшей сестры Энн, всегда находившейся в тени славы Шарлотты и Эмили: русский читатель познакомился с ее романами "Агнес Грей" и "Незнакомка из Уайлдфелл-Холла" лишь в 1990 г.

Итак, Шарлотте Бронте повезло больше всех — с точки зрения интереса к ее книгам в русском читающем обществе.

"Успех замечательный, успех европейский, — писал в 1852 г. о романе "Джейн Эйр" А. В. Дружинин, первый серьезный русский критик Бронте, — "свежее пламенное создание юного таланта, мощной фантазии и многосторонней опытности". Он отмечал "сжатый, энергический слог, простоту" языка. "Дженъ Ир" есть истинно женское произведение", — писал Дружинин. — Это "история, трогательная, но естественная, высокая без идеальности, смелая без заносчивости, благородная без донкихотства, ... нежная без любовной схоластики"; "талант почти беспримерный по силе и поэзии, в нем слившихся". Последнее высказывание (1856) поражает своей проницательностью: сколько раз впоследствии, на протяжении полутора веков критики разных стран мира будут первоочередно восхищаться именно этими чертами манеры Шарлотты.

"Городок": "Вильеть" есть одно из замечательных произведений за все последние годы, и, может быть, замечательнейшая из книг, когда-либо написанных женщиной". Кстати, критики 50-х годов прошлого века, можно сказать, в наипервейшую очередь задавались вопросом, сколь успешно может женщина быть писательницей, а не матерью семейства. У А. В. Дружинина, впрочем, это замечание носит проходной характер. Он сосредотачивается — что в те времена было нечасто — на поэтике романа. "Вильеть", — отмечает он, — пропитан новой, незаимствованной [курсив Дружинина — И. В.} поэзией". "Как дошла эта необыкновенная женщина до поэзии в жизни, до вдохновенного чутья, по которому узнается поэт, до творческой энергии, помогшей ей добыть золото там, где понапрасну копаются тысячи поэтов... Мне хотелось бы проникнуть в тайники творческого духа, в лабораторию гения...".

Дружинин отмечает "глубокий поэтический такт, практическую силу ума, женскую способность мириться с действительностью и одевать ее цветами юношеской фантазии" — именно в этом видятся ему причины успеха романа. "Вильеть" есть произведение, — заключает Дружинин, — исполненное изумительной силы и страсти".

Роман "Джейн Эйр", как можно судить по отзывам русской прессы и писательским высказываниям, а также прямым упоминаниям в художественных произведениях, был чрезвычайно популярен как в русской провинциальной интеллигентской среде (см. "Обрыв" И. А. Гончарова, разговор Марфиньки с Райским), так и среди выдающихся русских классиков. Его выделял Ф. М. Достоевский, Н. Г. Чернышевский (несмотря на некоторую, по его словам, склонность автора к "мелодраматизму"); уже упомянутый Гончаров ценил "Джейн Эйр" за то, что Ш. Бронте так высоко ставила категорию "долга" — столь значимую в системе ценностей русской классики; Л. Н. Толстой многократно поминает в своих письмах (в частности, к В. П. Боткину) роман "Джейн Эйр"; по его высказываниям очевидно также, что он знаком — в подлиннике — с работой Э. Гаскелл.

У нас есть возможность понять, что именно привлекало к романам Ш. Бронте внимание русского читателя прошлого века: остались красноречивые примеры журналистской критики на эту тему, а также специально написанные о Бронте статьи и книги. Этот ценный материал с очевидностью свидетельствует, что подавляющее большинство читателей и критиков того времени привлекали прежде всего сами фигуры писательниц, их личности, сформировавшиеся в нелегких условиях йоркширского пасторского быта. Отсюда — громадный успех перевода в России работы Э. Гаскелл "Жизнь Шарлотты Бронте" (в отрывках): в "Русском вестнике" в 1857 г., а также в "Библиотеке для чтения" — практически одновременно с выходом этой работы в Англии. (Заметим также попутно, что видные русские издания — особенно "Вестник Европы", "Русские ведомости" постоянно печатали сообщения и рецензии на вышедшие в Англии книги о творчестве Бронте: А. Суинберна, Т. Рида, к примеру.)

Книга Гаскелл, представлявшая собой не только личные впечатления писательницы, хорошо знакомой с семейством Бронте, но и включавшая также ее переписку с Шарлоттой, деловые письма самой Шарлотты издателям, писателям, критикам — в значительной мере раскрыла русским читателям суть так интриговавшей их природы талантливости сестер Бронте, человеческой и творческой, расцветшей в столь неблагоприятных обстоятельствах.

"Мисс Бронте, ее жизнь и сочинения" ("Русский вестник", 1858 г.). Она опять-таки в значительной мере опирается на книгу Э. Гаскелл, а также — в первую очередь — на романы Ш. Бронте, с которыми Тур была хорошо знакома и которые она интерпретирует весьма своеобразно.

Е. Тур многократно акцентирует духовный облик Шарлотты, "создания, страдающего со спокойствием и стойкостью истинного героя, с гордостью и сосредоточенностью фанатика, исполняющего непреложный долг свой". Здесь, как и во многих высказываниях других русских критиков и писателей, явственно ощутим русский культ долга, отмечено "немилосердное отношение к себе" Шарлотты. И уж совсем несправедливый перекос: Тур говорит о ее "тупой покорности жребию" (?!).

В то же время Е. Тур отмечает, что Шарлотта "одарена великим сердцем, которое не могло быть совершенно подавлено". Стремление к творчеству для нее — попытка "вырваться из капкана тягостной действительности". Шарлотту, полагает критик, "спас талант", изложение своей скорби и страстей на бумаге. "Это больше, чем убеждение, заключает она, — это своего рода вознаграждение".

И, в очередной раз противореча себе, говорит в конце своей статьи: "Жизнь отчасти исказила талант Шарлотты, а не развила его, ... не позволила ей выработать в себе ясного сознательного взгляда на жизнь. Кроме того, все романы Шарлотты — романы слишком личные: рамки их тесны...".

Тут слышен голос критика "общественной ориентации", что так характерно для русской демократической мысли 50-х — 60-х годов прошлого века: озабоченность "общественными" сторонами жизни ставилась выше внимания к "жизни сердца"...

"Перо Шарлотты тогда становится пламенно-красноречивым и мужественным, когда руководит им возмущенная несправедливостью и угнетением душа".

Не приходится удивляться, что Эмили и ее роман вовсе не вызывают симпатий критика. "Она не развита, ум ее бродит, воображение работает бесплодно, разум блуждает во мраке изуверства, софизмов и разных нелепых теорий". "В нем [романе "Грозовой перевал" — И. В.} мало, даже вовсе нет действительности и много болезненно настроенного воображения"; "характеры неестественны, нравы отвратительны", книга — "болезненный бред". И уж совсем поражает своей несправедливостью обвинение в "неведении человеческого сердца, незнакомстве с жизнью и страстями".

"Социологический уклон" в оценке прозы Ш. Бронте заметен и в статье М. Цебриковой "Англичанки романистки" ("Отечественные записки", 1871 г.). Отмечая "свежесть, силу, оригинальность таланта" Шарлотты, Цебрикова склонна рассматривать ценность ее романов сквозь призму "социальной борьбы" — черта, как уже отмечалось, характерная для демократически ориентированной критики, особенно сосредоточенной на правах женщин. М. Цебрикова упрекает Шарлотту в том, что она "исключительно заперлась в своем внутреннем мире... от великих задач жизни". Более того, русская писательница склонна винить Шарлотту в том, что она не призывает к борьбе с "установленными законами, как бы бесчеловечны они ни были".

Но, прочитав "Шерли", Цебрикова смягчается: "В первый раз пишет она, — раздался в английской литературе голос за права женщины", однако не удерживается и корит Шарлотту за "узость миросозерцания". Ее окончательный приговор: "Во всех романах мисс Бронте героини [выше в ее статье говорилось, что "материал для создания своих героинь Ш. Бронте черпала в самой себе" — И. В.] отличаются умственным несовершеннолетием". Это вновь не мешает М. Цебриковой несколькими строками ниже заявить что она "в Джэн видит черты самостоятельной свободной женщины будущего". М. Цебрикова прекрасно осведомлена, что успех романов Ш. Бронте у публики огромен; не отрицая самого этого факта, она обосновывает его "удачным показом страданий женщины". Эти противоречия, нестыковки и несовместимые высказывания, в изобилии обнаруживающиеся в статье М. Цебриковой, весьма интересны для сегодняшнего исследователя. Право же, порой кажется, что читаешь статью 40-х — 50-х годов нынешнего века: идеологические шоры приводят к на удивление схожему результату.

"Семейство Бронте" (1895) можно считать не только первым "полнометражным" исследованием творчества сестер Бронте в России (как оказалось — на долгие годы), но и по-настоящему тонким, проницательным анализом своеобразной природы таланта сестер, попыткой понять не только обстоятельства их жизни — без удручающего акцента на "несчастности", но и их романное творчество — в динамике, в движении (впервые, кстати, идет профессиональный разговор об их юношеских сочинениях). И что еще очень важно — и на это в русской критике также впервые обращено должное внимание — тщательно исследованы их генеалогические корни, судьбы предков, что, в частности, проливает абсолютно новый свет на природу творческого дара Эмили, своеобразие ее ни на что не похожего воображения. Именно по этим причинам большой отрывок из книги О. Петерсон, в свою очередь опирающейся на очень интересную книгу У. Райта "Бронте в Ирландии, или Факты более удивительные, чем вымысел" (Нью-Йорк, 1893), мы предлагаем вниманию читателя.

Книга О. Петерсон "Семейство Бронте" была названа в одной из рецензий "первой русской биографией английской романистки" (А. Андреева, "Русские ведомости", 1895). Это не совсем верно: работа Петерсон — удачный сплав биографических сведений (главный источник — все та же Гаскелл, а также уже упомянутое нами исследование У. Райта), переписки Шарлотты с сестрами, с друзьями, с издателями; наконец критических суждений о романах Бронте самой О. Петерсон, глубоко профессиональных и аргументированных. Книга Петерсон, не утратившая информационной и исследовательской ценности и по сей день, по своему жанру может быть сопоставлена с исследованием М. Спарк "Эмили Бронте", помимо того, что во многих отношениях она структурно связана и с "Жизнью Шарлотты Бронте" Э. Гаскелл: всем этим работам присущ органический синтез критико-библиографических элементов, введение подлинных документов, "оживляющих" воссозданные эпизоды.

Главный вопрос, занимающий Петерсон и интересный — как правильно она это угадала! — огромному числу поклонников Бронте: "Откуда почерпнули они свой опыт, такое знание человеческой природы, со всеми ее хорошими и дурными свойствами, с неукротимой страстью, способной на преступление; где почерпнули они свои радикальные воззрения, свою ненависть к ханжеству? ... Что способствовало в них такому гигантскому воображению и что могло сообщить ему его обличительную мрачную окраску?"

Итак, русского критика, как и подавляющее большинство английских историков литературы рубежа веков, не говоря уже о XX веке, прежде всего занимает природа творчества семьи Бронте, ее истоки, воздействие на национальную культуру, его восприятие зарубежным, в частности, русским читателем.

"Казалось непонятным, — с изумлением не наивного читателя, но сведущего знатока литературы, вопрошает Петерсон, — откуда три застенчивые скромные девушки [обратим особое внимание на это число: раньше вопрос об Энн Бронте практически не возникал — И. В.} ... брали всю яркость и силу красок в описании страсти".

"... именно Эмили и является самой яркой выразительницей таланта Бронте"), а ее роман "Грозовой перевал" называет "самым ярким выразителем семейного характера и таланта Бронте". Это очень существенное наблюдение: исследование таланта в единстве с семейным характером; этот ракурс определил основной принцип критической системы О. Петерсон.

Как проницательно увидела критик главное в характере Эмили: сочетание страсти и отчаяния, что, в частности, объясняет ее безоговорочную верность Брэнуеллу, — в отличие от остальных членов семьи. Неудивителен поэтому глубокий, значительно опередивший время вывод Петерсон о творчестве Эмили Бронте: "Это почти шекспировское развитие поглощающей страсти казалось каким-то уродливым, болезненным явлением, как бы указывающим даже на извращенность натуры самого автора. Талант Эмили был чересчур оригинален, чересчур самобытен для того, чтобы найти себе немедленную оценку".

И все же сама О. Петерсон отдавала предпочтение более упорядоченному художественному миру романов Шарлотты, — в согласии с широким читательским мнением, а не с точкой зрения критиков-профессионалов, с конца XIX века все больше выделявших Эмили. "В последнее время в английской литературе окончательно признано, — прямо отмечает Петерсон, демонстрируя свою немалую профессиональную осведомленность, — что талант Шарлотты уступал в силе и оригинальности таланту Эмили. Мы, со своей стороны, не можем согласиться с этим мнением. Признавая за Эмили пальму первенства в деле оригинальности, мы не можем не видеть известной узости и ограниченности ее кругозора и недостатка отзывчивости на все, что не входило в рамки ее личных привязанностей и, так сказать, домашних интересов. Талант же Шарлотты, как и самая натура ее, при всей своей глубине отличался большой широтой и отзывчивостью, делавшею ее доступной самым разнородным влияниям".

Говоря о переводах книг Бронте, статьях и работах, посвященных им в XIX веке, невольно обращаешь внимание на следующее обстоятельство: романы Шарлотты были замечены сразу, тут же переведены, оценены в прессе, обрели огромную популярность. А вот "феномен сестер Бронте" как уникальное явление в истории английской литературы в общем не был осмыслен во всей своей глубине. Внимание привлекали прежде всего житейские трудности семьи Бронте, которые приходилось преодолевать сестрам. Преобладающая интонация в критике: такие бедные, такие больные, такие талантливые. Исключение — на долгие годы — составила книга О. Петерсон. И все-таки мы сознательно обильно цитировали, а не просто резюмировали или анализировали эти работы: чтобы прозвучали голоса самих критиков, создав тот диапазон мнений, что сложился в русской критике к концу XIX века.

Первая половина XX века поражает почти полным отсутствием интереса к произведениям Бронте — ни переводов (в том числе и переизданий старых), ни критики — иные времена, иные предпочтения. Тем ценнее отдельные упоминания, преимущественно о "Джейн Эйр", к примеру, в статьях и письмах М. Цветаевой. Она называет эту книгу "настольным романом наших бабушек и дедушек", а ее автора поминает в числе "некрасивых любимиц богов"; есть упоминания о Бронте в дневниках К. Чуковского (больше — в контексте проблем перевода), но это отдельные крохи, лишь оттеняющие тотальное молчание, отсутствие этих имен в тогдашнем читательском обиходе.

"Гослитиздате" вышел роман "Джейн Эйр" в переводе В. Станевич с послесловием 3. Гражданской. С тех пор этот перевод (неплохой, но местами небрежный, а главное неполный, с купюрами), был переиздан десятки раз, и, что еще более поразительно, — ведь на протяжении десятилетий критерии оценок существенно менялись — все с тем же сопроводительным текстом 3. Гражданской. Роман вновь вошел в читательский обиход тех поколений, чье детство пришлось на 50-е — 60-е годы (впору повторить приведенную выше — для другой эпохи — цитату М. Цветаевой).

Отрадно, что вскоре (в 1956 г.) в том же издательстве в переводе Н. Вольпин вышел роман Эмили Бронте "Грозовой перевал".

Заново открыли русские читатели и другие романы Шарлотты: "Шерли" (1963, Гослитиздат, перевод И. Грушецкой и Ф. Мендельсона), "Городок" ("Художественная литература", 1983, перевод Л. Орел и Е. Суриц, вступительная статья Н. Михальской); этот последний перевод очень качественен, идеально передает оттенки оригинала: переводческая школа 70-х — 80-х годов отличалась высоким уровнем мастерства; сопровождающая перевод обширная статья Н. Михальской не только позволяет аналитически обозреть романное творчество Шарлотты — в ней впервые тщательно обрисована природа, точнее даже концепция, поэтического воображения Ш. Бронте.

Есть, видимо, что-то закономерное в том, что первый и действительно наименее удачный роман Шарлотты "Учитель" стал известен русскому читателю XX века лишь в 1997 году (Спб, "Мир и семья").

Настоящим событием в знакомстве нашей читающей публики с произведениями сестер Бронте стало издание "Художественной литературой" в 1990 г. трехтомника (составитель Е. Гениева), в котором: пропуски в переводе В. Станевич были наконец-то восстановлены И. Гуровой; впервые изданы в России романы Энн Бронте "Агнес Грей" и "Незнакомка из Уайлдфелл-Холла" в переводе И. Гуровой; широко представлены стихи всех трех сестер (переводы Т. Гутиной), сильно расширяющие наше знание об их художественных принципах и миросозерцании; в кратких, тщательно продуманных предисловиях к томам Е. Гениевой, Н. Михальской, Г. Йонкис тонко проанализированы черты художественного мира сестер. Наконец, этот трехтомник, который без преувеличения можно назвать первой попыткой академического издания романов Бронте на русском языке, удачно дополняют помещенные в одном из томов выдержки из произведений ведущих английских критиков и писателей XIX — XX вв. (У. М. Теккерея, Э. Гаскелл, Д. Г. Россетти, Э. Троллопа, Г. К. Честертона, В. Вулф, М. Спарк), значительно расширяющие то информационное поле, которое помогает русскому читателю глубже осмыслить "феномен сестер Бронте".

"Эти загадочные англичанки..." ("Прогресс", 1992, составитель Е. Гениева), в который вошло много материалов именно о сестрах Бронте (письма Э. Гаскелл и глава из ее книги, замечательная книга М. Спарк "Эмили Бронте", статья В. Вулф "Джейн Эйр" и "Грозовой перевал").

В 90-е годы романы всех трех сестер Бронте были многократно переизданы всевозможными коммерческими издательствами в сериях "Дамский клуб", "Купидон", "Рандеву" и т. п. — как популярные любовные романы. Но умеющий читать да прочтет...

Что же касается русской критики второй половины XX века, то ее интерес к произведениям сестер Бронте вспыхнул вместе с возобновлением изданий их романов. Так же естественно и то, что она отражала — нередко вынужденно — настроение, дух времени, его ведущие представления о литературе, искусстве.

Первая советская работа о Ш. Бронте (А. А. Будагян) вышла в том же году, что и перевод "Джейн Эйр" В. Станевич. Неудивительно, что статьи и диссертации 50-х — 60-х годов отмечали по преимуществу "обличительный характер произведений Ш. Бронте" (название диссертации 1954 г.), эстетическая глубина и психологическая уникальность романа Эмили вовсе не были поняты поначалу (вступление к изданию 1956 г. 3. Гражданской, диссертация Д. Б. Хардак 1969 г.). Усиленно акцентировалась тема "борьбы", реализма, воспринятого крайне схоластически, демократической направленности — в идеологических категориях 50-х — 60-х годов.

Но и тогда появлялись работы — А. А. Аникста, И. М. Левидовой, А. А. Елистратовой, в которых больше внимания уделялось художественному миру сестер Бронте, — особенно, как естественно предположить, Шарлотты, — нежели социальным аспектам ее романов. Было отмечено столетие со дня смерти Шарлотты Бронте (статья А. Аникста, биобиблиографический указатель, изданный ВГБИЛ — составление и вступительное слово И. М. Левидовой). Постепенно внимание критиков переносится с вульгарно-социологически толкуемых проблем "реализма" на органическую соотнесенность его с романтизмом (А. А. Елистратова), вообще на эстетические взгляды писательниц (М. Гритчук), художественно-стилистические принципы их поэтики (Р. И. Соркина).

"Затворница Хоуорта" в книге В. В. Ивашевой "Английский реалистический роман в его современном звучании" (1974), обращенную к исследованию внутреннего мира Шарлотты и ее художественным поискам. Отмечая достоинства этой книги, А. М. Зверев точно выразил ее главный — не побоимся этого слова — идейный результат: "Только сегодня становится ясным и подлинное значение Шарлотты Бронте, которую то без успеха пытались представить социальной романисткой, то голословно упрекали в неправдоподобии характеров".

Представление русского читателя о личности и наследии Ш. Бронте очень расширила книга М. П. Тугушевой "Шарлотта Бронте. Очерк жизни и творчества" (1982). Проделана громадная исследовательская работа: изучена необъятная литература о сестрах Бронте, вышедшая в Англии, обширная переписка Шарлотты. Сколь ни ценен, однако, огромный фактический материал, накопленный в книге, гораздо важнее тот непредвзятый, всесторонне аргументированный взгляд на личность и творческий мир Шарлотты Бронте, к которому критик приходит в итоге тщательного, профессионального исследования.

Это исследование в какой-то мере можно сопоставить по своему значению — по насыщенности информацией, глубине выводов, широте охвата материала, связанного с жизнью семьи Бронте и литературными нравами эпохи — с книгой О. М. Петерсон "Семейство Бронте". Это две опоры, несущие конструкции, которым еще долго предстоит обрастать новыми работами — чтобы и в русской критике произошло то, чем может гордиться английское литературоведение: проникновение в суть "феномена сестер Бронте".

Статья М. Тугушевой, помещенная в ее книге "В надежде правды и добра: Портреты писательниц" (1990), удачно дополняет предшествующую работу; в ней найдены новые интересные аспекты личности Шарлотты, уникального своеобразия ее внутреннего мира, претворившегося в необычных художественных образах.

в "Истории зарубежной литературы XIX века. ч. II" (1983) и ее же главу в английском разделе "Истории всемирной литературы" (1989, т. 6). "Не будет преувеличением сказать, — пишет Е. Гениева, — что с творчеством сестер Бронте — Шарлотты и Эмили — английский реализм вступил в новую для него область — внутреннюю жизнь чувств, страсти". Критик отмечает "правдивую и психологически глубокую картину человеческого сердца", воссозданную в их романах.

"Проблема пейзажа", "Роль христианской символики в формировании художественного пространства романа Э. Бронте "Грозовой перевал" — вот весьма красноречивые названия некоторых работ последнего времени). Очевидно, однако, что в русской критике необычное, не сопоставимое с традициями ее эпохи творчество Эмили Бронте еще ждет всестороннего осмысления. Как, добавим, безусловно желателен и новый, больше проникающий в глубинный смысл оригинала, перевод "Грозового перевала".

Вообще же бесспорно, что каждая новая эпоха будет по-своему, в соответствии со своими художественными и нравственными критериями, оценивать романы этих удивительных писательниц. Забвение им не грозит.

© 2010 Всероссийская Государственная Библиотека Иностранной Литературы им. М. И. Рудомино