Приглашаем посетить сайт

Третьякова Е. Е. Поэма Байрона "Беппо" в литературоведческих оценках.

Е. Е. Третьякова

Днепропетровский государственный университет внутренних дел

ПОЭМА БАЙРОНА «БЕППО» В ЛИТЕРАТУРОВЕДЧЕСКИХ ОЦЕНКАХ

Англістика та американістика: Зб. наук. праць / Ред. кол.: А. І. Анісімова, Т. М. Потніцева (голов. ред.) та ін. – Вип. 4. – Д.: Вид-во ДНУ, 2007. – 200 с
http://www.nbuv.gov.ua/portal/Soc_Gum/Aia/2007.pdf

Английская романтическая поэзия в сознании современного читателя в значительной мере связана с именем Байрона. Сегодня в литературоведении утвердился взгляд на него как на поэта, в творчестве и мировоззрении которого ярче всего отразились философские и художественные течения его времени. Романтическое восприятие трагедии иррационального, несовершенного мироздания, отвергавшего оптимистические расчеты просветителей, сочеталось у него с глубокой потребностью увидеть мир, преображенный разумом и высшей справедливостью, романтическое видение хаотической, безбрежной вселенной он стремился выразить с ясностью и простотой, выработанными классицистической традицией; внутреннюю ее разорванность подчинить дисциплине и гармонии. Противоречия переломного времени наложили неизгладимый отпечаток на личность и творчество Байрона. «Романтик по самой сути своей реакции на вопросы бытия, он, тем не менее, во многом от чистых романтиков отличался» [4, c. 128]. Отличны, в частности, были его восприятие и воплощение иронии и юмора.

Поэма «Беппо» (1818), только выйдя в свет, сразу стала предметом обсуждения как в широких кругах читающей английской публики, так и в узком, закрытом обществе литераторов и критиков. Первой реакцией на нее на родине поэта было неприятие. Существовало мнение, выраженное так: «Когда Байрон начал свою комическую поэму «Беппо», все полагали, что Байрон нашел форму, которая аккумулировала в себе все характерные наихудшие черты его ранних стихов. Вордсворт осудил «неразумную тенденцию» и презренные качества такой «продукции» (иными словами – манеру письма Байрона)» [13, p. 322]. Стендаль в своих записках «Memories of Lord Byron» вообще отказывался видеть в поэме что-либо значимое и важное: «Насмешка Байрона в «Чайльд Гарольде» – это юношеский гнев. Эта насмешка иронична только в «Беппо» и «Дон Жуане», и мы не должны всерьез принимать эту иронию. В сердце у него была только печаль и несчастье вместо веселья и беззаботности» [15].

Один из биографов Байрона, в предисловии к полному собранию сочинений поэта, писал: «Лорд Байрон был самый экстраординарный из всех своих предшественников и во многом превзошел их. Он объединял в себе два противоположных качества. Никого более в Англии так не славили и никого так не осуждали. Все восхищались поэмами «Manfred» и «Childe Harold»; даже автор «Tale of a Tub» не демонстрировал такого великолепного остроумия и юмора, которыми блещет «Beppo» и «Don Juan»». Никто из авторов, в любом возрасте и из любой страны, не был так успешен во многих стилях. Байрон не предполагал, что он открыл совершенно новый стиль, в котором его гений триумфально проявится» [15, p. 305].

Полярность мнений – «худшая работа – триумфальная работа» – постепенно, с течением времени исчезала, и негативные оценки сменялись на более сдержанные и позитивные и сводились к такой общей позиции: «Beppo» – важный новый шаг в творчестве Байрона, который привел к его самой объемной и величайшей поэме «Don Juan». Этот шаг помог создать своего рода беззаботную комедию, в которой, тем не менее, были раскрыты серьезные проблемы. Перечень этих проблем представил болтливый рассказчик, который характерен для большой поэмы», – пишет исследователь творчества Байрона из Университета Глазго Том Мол [11]. А английский ученый Мэтью Скотт считает, что «только «Беппо», «Мазепа» «Видение суда» совершенны, и хотя это замечательные работы, кажется удивительным, что в критических обзорах их не отделяют ни от «Восточных поэм», ни от драм» [12].

Американский исследователь Мак Ганн полагает, что поэма «Беппо» была просто удачным экспериментом. Она построена на анекдоте, который пародирует роковые «романтические треугольники» и возбуждаемые этим «треугольником» страсти. [10, p. 96]. Мнения, приведенные выше, отражают единую тональность оценок поэмы «Беппо», характерную сегодня для западных исследователей творчества Байрона.

В отечественном литературоведении также не было и нет единодушного мнения о роли и месте поэмы «Беппо» в наследии Байрона, есть и полярность мнений. Еще Г. Брандес не признавал исключительности произведения как такового: «Поэма сама по себе не имеет особенного значения. Но она была сама по себе хорошей подготовительной школой для его художественного произведения «Дон Жуан», единственного из байроновских произведений, которое захватывает весь океан жизни, с его бурями и светлыми днями, с его приливами и отливами» [1, c. 78]. А Веселовский, напротив, подчеркивал, что «видеть в «Беппо» только искрометную и скоромную поэму было бы совершенно несостоятельно, так как в ней шутка соединяется с серьезно задуманными сатирическими находками [2, c. 605].

Вероятно, это утверждение более справедливо, так как, если присмотримся внимательнее ко всему байроновскому творчеству от «Часов досуга» и «Английских бардов» до «Дон Жуана», мы увидим, что поэма «Беппо» не была некоей метаморфозой его стиля и началом абсолютно нового в творчестве поэта. Сатира, ирония были его прирожденным даром. Сам Байрон писал издателю Муру: «Беппо» продемонстрирует, что я могу писать весело, и отбросит обвинения в однообразии и манерности моего изложения» [16, p. 305].

Поставив задачу «писать весело и радостно», Байрон с первых же строк поэмы начинает успешно ее воплощать. Повествование начинается весело и непринужденно с описания венецианского карнавала: «

The moment night with dusky mantle covers
The skies (the more duskily the better),
The Time less liked by husbands than by lovers
begins the Prudery flings aside her fetter;
And Gaiety on restless tiptoe hovers,

And there are songs and quavers, roaring, humming,
Guitars, and every other sort of strumming.

(Мгновенно ночь покрывает небо мрачной мантией, и чем темней тем лучше // Это время менее любимо мужьями, чем любовниками// Начало – и притворная стыдливость сбрасывает свои оковы // Веселье порхает на неутомимых ногах// Смеясь над любовниками, которые преграждали ему путь // И много песен, трелей, грохота, жужжания гитар и другого разного бренчания)1 [14, p. 362].

замысла. Думается, несколько неточно суждение литературоведа о том, что надо рассматривать поэму «Беппо» как «коштовну іграшку, малим венеціанським анекдотом, жартом генія» [8, c. 132]. При всем том, что в основе ее анекдот, поэму, как верно отметил Ал. Дейч, «нельзя считать только пустой поэтической погремушкой. В этой грациозной поэме наблюдается знаменательное явление в творчестве Байрона. Прежде всего, поэма «Беппо» построена на реалистической основе, в отличие от предшествовавших поэм, герои которых живут в какой-то отвлеченной обстановке» [4, c. 5].

Рассматривая роль и значение поэмы «Беппо» в творчестве Байрона, нельзя забывать, что за веселыми перипетиями ординарного адюльтера стоит автор «Восточных поэм», в которых не было места шутке и иронии. Особенность поэмы заключена в создании равновесия между явным легкомыслием анекдотического сюжета и скрытой глубиной переживаний рассказчика; между насмешкой над персонажами поэмы и личной трагедией, тоской по Англии, разочарованностью в идеалах самого автора. Равновесие между ними достигается подвижным, непрерывно меняющимся соотношением повествования и многочисленных лирических отступлений, составляющих не менее трех четвертей поэмы. Повествование привязано к объявленной автором анекдотической ситуации. Автор впервые непосредственно обращается к читателю, прося его о снисхождении и говоря о трудностях поэта в изображении собственных мыслей: «

The gentle reader, who may wax unkind,
And caring little for the Author’s ease,
Insist on knowing what he means – a hard

(Доброжелательный читатель, который, вероятно, смягчит немилость, заботясь об авторе //Ибо безжалостно настаивать на знании его мыслей // И ставить в затруднение поэта) [14, p. 382].

И далее поэт продолжает свой монолог:

«Oh! That I had the art of easy writing
What should be easy reading! Could I scale

Thouse pretty poems never known to fail.
How quickly would I print (the world delighting)
A Grecian, Syrian, or Assyrian tale;
And sell you mixed with western Sentimentalism,

(О если б я владел искусством легкого письма, // Как легко было бы читать! Взобрался бы на величайшую вершину Парнаса, где слагают строфы Музы, и эти прелестные стихи никогда не знали бы провала. Как скоро должен я печатать (услаждая мир) греческие, сирийские и ассирийские легенды и продавать их, смешивая с западным Сентиментализмом – образцы прекраснейшего Ориентализма) [14, p. 382].

В этих строках выражено отношение автора к ранее написанным произведениям, своеобразная пародия на «Восточные поэмы», рецепт их создания. Автор говорит о своем понимании того, что ранние произведения создали стереотип, модель для подражания. Неслучайно здесь присутствует слово «sample» – шаблон, образчик для подражания.

Далее Байрон придает своему рассказу характер и стиль откровенного, непринужденного разговора, вводит прозаические интонации, с насмешкой говоря о своем статусе гонимого поэта, но признание это сделано без пафоса, с глубокой иронией, с него уже снята мистифицирующая оболочка романтического восприятия жизни:

«But I am but nameless sort of person,
(A broken Dandy lately on my travels)

The first that Walkers’s lexicon unravels. …
I’ ve half a mind to tumble down to prose,
But verse is more in fashion – so here goes!

Но я безымянный человек,// Брошенный, путешествующий Денди),// Беру для рифмы моих убегающих, блуждающих строф// Первое, что предлагает словарь Уокера. Я наполовину уж был готов до прозы снизойти, // Но в моде лишь стихи – и вот они) [14, p. 389].

«героев». Он изображает себя в процессе творчества, в борьбе с постоянными отступлениями и с трудной рифмой, за которой он обращается к словарю. Эти приемы иронической игры отступлениями формально напоминают композиционную манеру Стерна, преследуют, однако, совершенно иную задачу: они создают как бы второй сюжет, героем которой является сам автор, современный человек с его критической переоценкой общественной действительности и обобщающими высказываниями по всем вопросам современной жизни.

И все последующие лирические отступления – это также цепь рассуждений об идеальной любви, ревности, судьбе женщин, живущих в гареме, о покинутой родине, разгроме Наполеона, о судьбах поэтов-ренегатов – Саути и Вордсворта. Такое необычное сочетание событий, комментариев, размышлений и выводит повествование за обозначенные пределы анекдота.

И, естественно, что, создавая такую огромную «амплитуду колебаний» – от высказывания сокровенных мыслей до эмоциональный междометий и восклицаний – непосредственной реакции на происходящее – Байрон сквозь призму подобных отступлений позволяет читателю увидеть, почувствовать замечательную личность автора. «Колебания» повествования уводят читателя в сферу протестующего сознания поэта, который отказывался покоряться неприемлемым для него общественным устоям. Прерывистость рассказа с особой выразительностью демонстрирует образ мышления автора, его внутренние переживания, отношение к традициям культуры и быта: как в Италии, так и в Англии. В своих лирических отступлениях поэт зовет к преодолению духовной и нравственной ограниченности, призывает стать выше предлагаемых обстоятельств.

Прямое доверительное обращение автора к читателю возвышает последнего, призывает иронично улыбнуться и отвергнуть вместе с ним ту моральную бездуховность, предательство и равнодушие, которые воплощены в образе Лауры – главного персонажа анекдотического сюжета.

«Необычный» метод Байрона предполагает и игровое взаимодействие «персон»-масок Автора, когда на венецианском карнавале перед нами сменяют друг друга маски Автора-героя, Автора-человека, Автора-поэта, Автора-критика, Автора-автора. Автор в «Беппо» разительно не похож на того, кого напрямую соотносили с «демоническим», «преступно-развратным» лордом Байроном. Не похож он и на того, кто создал «автопортреты» своей мрачной души в «Корсаре», «Ларе», «Манфреде», «Каине»... И так же, как «романтический» конфликт между Графом, Лаурой и Беппо («Беппо») оказывается на деле пародийным «единением», «подделкой», таким же надуманным оказывается и «автопортрет» лорда Байрона.

авторской личности служат объективной характеристике того, что вызывает такие сильные и прямо выраженные эмоции:

«But as for Fortune – but I dare not d-n her,
Because, were I to ponder to Infinity,
The more I should believe in her Divinity.

(Что до Судьбы, я не осмеливаюсь проклинать ее//Потому что, если бы я размышлял о Бесконечности//То поверил бы в ее Божественность).

«She rules the present, past, and all to be yet,
She gives us luck in lotteries, love, and marriage;
I cannot say that she’s done much for me yet; that
I mean her bounties to disparage,
’ve not yet closed accounts, and we shall see yet
How much she’ll make amends for past miscarriage»

(Она правит настоящим, прошлым и всем, что еще есть // Она дает нам удачу в лотерее, любви и браке; // Я не могу сказать, что она много уже сделала для меня // Я говорю о ее щедрости в унижении моего достоинства; // Но мы не закрыли еще свой счет, и мы еще увидим// Как много она сделает поправок в прошлых неудачах) [14, p. 392].

По сравнению с вырисовывающимися масштабами личности автора, раскрывающейся в отступлениях, совсем иными выглядят масштабы реальные. Злостная бесчестная травля английского светского общества, мелочная бесчестная позиция «собратьев по перу» раскрывают свою истинную сущность в свете горестного обращения поэта к отвергнувшей его родине: «England! With all thy faults I love thee still» (Англия! Со всеми твоими недостатками я все еще люблю тебя) [14, p. 373]

В поэме «Беппо» итальянские общественные нравы не противопоставлены нравам английским, а перевоплощены в них по ханжеской сути своей. Институт брака несовершенен в обеих странах – основная мысль автора.

«Беппо» подверглись осуждению и порицанию. Следствием такой трансформации стало то, что в «Беппо» Байрон скинул с себя оковы британского стиля и манеры «Чайльд Гарольда». В новых строках появились беззаботность и откровенность, свойственные ранее его письмам» [7, с. 287].

Обретя легкость, беззаботность, ироничный тон, байроновская венецианская поэма становится свидетельством кризиса «героического» в романтическом понимании, иллюстрацией превращения «минувших дней романтики в бурлеск» [9, c. 25].

По справедливому суждению С. Павличко, «байронівська іронія виникла, як реакція проти романтичного світосприйняття в цілому. Водночас вона була закономірним розвитком романтизму, його другим дном. Романтична іронія передбачає обов’язкову подвійність ракурсу самої оцінки поезії. Це одночасно і повага і зневага до власного почуття чи ідеї [8, c. 243].

Ирония и юмор Байрона – это не столько освобождение от «британских оков и условностей», сколько ироничная улыбка по поводу прежних идеалов, своеобразное их переосмысление.

Многозначность семантики произведения определяло неоднозначность его оценки исследователями. По мнению В. М. Жирмунского, «венецианская повесть «Беппо» и первые песни «Дон Жуана» более всего отражают уроки венецианской жизни: исход из романтического разочарования в жизни намечается в новом, ироническом отношении к окружающему обществу, реалистическом отражении в комической поэме» [6, c. 197]. А Л. И. Вольперт справедливо считает, что «Беппо, Мардош, Намула, Граф Нулин, Домик в Коломне, хотя и построены на «фривольном» анекдоте, по сути дела произведения не столь уж «шуточные». Не только дух иронии и аскетизма, борьба с «критиками», модными литературными школами, но и сознательное высоких жанров, образов, мотивов, делают эти произведения емкими и значительными» [3, c. 2].

Из оценок литературоведов можно сделать вывод, что гений Байрона искал и находил новые формы самовыражения, основанные на особом восприятии действительности. Все его творчество отражало неприятие догматического однополярного подхода к жизненным явлениям, и одной из форм выражения этого неприятия была сатира, пронизывающая его произведения итальянского периода – «Беппо» и «Дон Жуан».

Приведенный краткий обзор литературоведческих оценок «Беппо» позволяет придти к выводу, что поэма была совершенно новым явлением в творчестве Байрона. Начав еще в «Чайльд Гарольде», он блестяще осуществил в ней идею создания нового типа героя по имени... Автор. Такой «герой» предполагает преодоление действительности творческим усилием, усилием освобождения. И непременным условием этого освобождения становится преодоление собственного «байронизма» как общепринятого синонима «мировой скорби», и именно этот герой одерживает победу над «язвительно-мрачным», отрицающим все и вся мировосприятием.

Примечания.

– Т. Е.

Библиографические ссылки

1. Брандес Георг. Байрон и его произведения. О влиянии Байрона на европейские литературы. – М.: Русская типография, 1889. – 117 с.

2. Веселовский А. Н. Школа Байрона. Сравнительно-исторические очерки. // Вестник Европы. Апрель 1904.

С. 562–620.

4. Дейч Ал. Предисловие и послесловие // Байрон Джордж Гордон (1788-1824). Беппо ( Beppo). Венецианская повесть. М.: Огонек, 1929. – 42 с.

5. Дьяконова Н. Я. Байрон // Дьяконова Н. Я. Английский романтизм. Проблемы эстетики. – М., 1978. – С. 128–130.

6. Жирмунский В. М. Из истории западно-европейских литератур. – Л.: Наука, 1981. – 302 с.

7. Марчанд Лесли Лорд Байрон. Заложник страсти. – М.: Центрполиграф, 2002. – 493 c.

– К.: Дніпро, 1989. – 196 с.

9. Смирнова Н. А. Эволюция метатекста английского романтизма: Байрон-Уайльд-гарди-Фаулз: Автореф. дисс. докт. филол. наук. – М., 2002.

10. Mc Gann. Lord Byron. Letters and Jornals/Ed. By L. A. Marchand. – Vol. 6. – (1976). – P. 96.

11. Mall Tom http: //www.litencyc. com/php/ sworks.php? rec=true&UID=6357>

12. Scott Matew http://users. ox. ac. uk/. scat0385/ elfebein. html

–1830. – PALYRAVE Haundmils, basingstoke. – N. Y, 2002. –P 322.

14. Selections from Byron. – M., Progress Republishes, 1979. – 520 p.

15. Stendal. Memories of Lord Byron. http://www.englishhistory./net./byron/stendal.html

16. The complete works of Lord Byron, reprinted from the last London edition. Paris published by A. and W. Galignani and C., 1837. – 933 p.