К. В. Суркова
«МЕЛЬМОТ СКИТАЛЕЦ» Ч. Р. МЕТЬЮРИНА
«ПОРТРЕТ» Н. В. ГОГОЛЯ: ПРОБЛЕМА ТРАДИЦИЙ*
Роман Чарльза Роберта Метьюрина «Мельмот Скиталец» (1820), будучи одним из наиболее ярких образцов готического романа – жанра, весьма популярного в английской литературе рубежа XVIII-XIX вв., представляет собой значимое явление не только английской, но и всей западноевропейской литературы. Заметное воздействие Метьюрина испытали не только его соотечественники, но и видные представители французской, американской и русской литературы. Исследователь творчества Метьюрина М. П. Алексеев отмечает, что первым русским писателем, в произведениях которого его младшие современники подметили черты сходства с «Мельмотом Скитальцем», был Н. В. Гоголь[1].
Особенно заметно влияние Метьюрина в повести «Портрет» (1834). М. П. Алексеев отметил в первую очередь мотив демонического портрета-двойника как основное звено, сближающее повесть Гоголя с «Мельмотом Скитальцем». Герой романа Метьюрина студент Джон Мельмот в 1816 г. в кабинете дяди обнаруживает необыкновенный портрет своего предка и тезки Джона Мельмота, написанный в 1646 г.: «Портрет этот изображал мужчину средних лет. Ни в костюме, ни в наружности его не было ничего особенно примечательного, но в глазах его Джон ощутил желание ничего не видеть и невозможность ничего забыть. Знай он стихи Саути, он бы потом не раз повторял эти вот строки:
Светившиеся дьявольским огнем»[2].
«Это был старик с лицом бронзового цвета, скулистым, чахлым; черты лица, казалось, были схвачены в минуту судорожного движенья и отзывались не северною силою… Необыкновеннее всего были глаза... Они просто глядели, глядели даже из самого портрета, как будто разрушая его гармонию своею странною живостью»[3]. Очевидно, что главное сходство заключено в описании глаз – излюбленного предмета изображения романтиков. Именно глаза выдают демоническую природу персонажей.
М. Эпштейн в статье «Ирония стиля: демоническое в образе России у Гоголя», утверждает, что мотив широко открытых глаз изначально связан с переживанием греха, с демоническим соблазном. Змей искушает Адама и Еву: «В день, в который вы вкусите их <плоды>, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло. И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание; и взяла плодов его, и ела; и дала также мужу своему, и он ел. И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги...» (Бытие, 3:5-7). На первый взгляд, здесь противоречие: Адам и Ева могли видеть еще до грехопадения, но только после грехопадения у них открылись глаза. Открытые глаза – это не просто физическая способность зрения, это знак дьявольской гордыни, желание приоткрыть тайну, ведомую лишь Богу, это зрение, пораженное грехом. Эти суждения можно отнести в равной степени и к Мельмоту и к ростовщику Гоголя.
– и стали смертны; не оттого ли трупы грешников открывают глаза у Гоголя, словно обнаруживая причину легшего на них проклятия? Отсюда и связь вперенного, то есть широко открытого и остановленного взгляда, с неподвижностью, окаменением, смертью. «Вперить», согласно академическому «Словарю русского языка», означает «устремив, остановить на ком-, чем-либо глаза, взгляд, взор»[4]. Не только сам широко отверстый взгляд заключает в себе неподвижность, но эта неподвижность передается и предмету, в который вперяется взгляд. У Гоголя колдовать – значит оцепенять: «Прямо вперились в него живые человеческие глаза... Он хотел отойти, но чувствовал, что ноги его как будто приросли к земле»[5]. Эти образы-сигналы окаменения, переданного через взгляд, неизменно говорят о присутствии нечистой силы.
Очевидно, что в творчестве Гоголя вполне отчетливо проявляется демонический архетип, формируемый при помощи определенного набора художественно-выразительных приемов и наделенный характерными чертами, позволяющими безошибочно определить принадлежность героя к данному архетипу.
Демонический архетип у Гоголя получает свое световое и звуковое наполнение. Единство света и звука образует своеобразное магическое пространство, имеющее свой цветовой колорит и звуковой тембр, в нем разливается сияние и раздается звон: «Сиянье месяца усиливало белизну простыни... Старик начал разворачивать свертки. Золото блеснуло... Он вперился весь в золото, глядя неподвижно, как оно разворачивалось в костистых руках, блестело, звенело тонко и глухо...»[6] Сиянье луны как бы «высвечивает» ночь, а граница между днем и ночью, как и между водой и сушей, была установлена в самом начале Творения, и смешение их у Гоголя приобретает демонический смысл. Сиянье луны, блеск и звон золота становятся у Гоголя цветомузыкой демонических сцен – сцен прельщения. Н. Я. Берковский обоснованно связывает с золотом мотив ложных ценностей, активизацию «ночных сторон души» романтического героя[7]. В повести Гоголя золото не спасло, а погубило талант и душу героя.
«Какое-то время он <Мельмот> взирал на мертвецов, а потом вдруг разразился смехом, столь громким, неистовым и раскатистым, что крестьяне, которых смех этот ужасал не меньше завываний бури, поспешили поскорее убраться»[8]. Смех героя сопоставляется с разрушительной стихией. Признаком связи Мельмота с извечным злом, с силами ада служит также вступающая в контраст с агрессивной экспрессией смеха необыкновенная музыка («тихая, торжественная и пленительно нежная»), раздающаяся при появлении Мельмота (см. гл. 3. С. 44).
«Портрет» и романа «Мельмот Скиталец» касаются в основном художественных особенностей воспроизведения демонического характера и, стало быть, представляют собой внешнюю сторону сопоставления. В рамках статьи, к сожалению, нет возможности остановиться на очень важных для понимания обоих произведений чертах сходства и различия во внутреннем, философско-этическом содержании демонических образов Мельмота Метьюрина и ростовщика Гоголя.
Тем не менее, нужно заметить, что оба персонажа выполняют функцию носителя абсолютного зла. Мельмот играет активную роль соблазнителя, развратителя человеческих душ. Его основной целью, смыслом его «нынешнего» существования является внесение греховного сомнения в сознание людей, игра на их совести и моральных качествах в самые тяжелые и непереносимые для них моменты. При этом выбираются им, по воле автора, самые чистые и непреклонные в своей духовной незапятнанности люди. И чем более несгибаемо и выносливо они себя ведут, тем более одиноким и отвергнутым кажется нам сам искуситель. Мельмот обречен сеять зло, и это зло должно достигнуть своей цели – сломать человеческую личность, бросить ее к ногам дьявола – и когда это произойдет, Мельмот освободится от тяжкого бремени существования между жизнью и смертью. Герой Метьюрина не просто несет в себе зло, а стремится сознательно передать его другим людям, «переложить его груз на чужие плечи».
Мельмота фактически можно назвать представителем нечистой силы на земле – демоном. Но в романтизме существует другое понятие, а скорее даже другой архетип, котрый наряду с демоном составляет общий архетип демонического героя – речь идет о «злом гении» или «двойнике» В традиционной концепции «злым гением» являлся тот, кто подталкивал человека к совершению преступлений против Бога и людей (например, Мефистофель из народных сказаний и поэмы Гете или тот же самый Мельмот). Но исследователь романтизма и специалист по творчеству Годвина Л. Романчук в статье «Метафизика романтического бунта» сделала интересное наблюдение: в романтической концепции злой гений – не обязательно злодей, причина его демонического влияния на человеческую душу заключена не в нем, а в душе самого персонажа, в инициации ее темной стороны. «Злой гений» лишь вольно или невольно «запускает» процесс самоинициации. Его активность обращена внутрь человека, являясь не причиной, а предпосылкой его демонической трансформации.
Образ ростовщика действительно совмещает обе стороны одного архетипа – «злой гений» и двойник, что подтверждает концепцию Л. Романчук. Ростовщик (так же, как и его портрет) не наделен Гоголем собственным характером. Читатель не узнает лично о нем и его жизни практически ничего. Его функция в произведении заключается в том, чтобы «оттенить» или наоборот «высветить» демонические метаморфозы, происходящие с главными героями – Чартковым и художником, написавшим портрет, – и множеством второстепенных персонажей. В людях заложена тяга к греху, некое «потустороннее» притяжение, можно даже сказать связь со злом, и ростовщик выступает просто «катализатором» духовного падения встретившихся ему людей. Мысли о том, чтобы стать модным художником и жить безбедно вместо того, чтобы совершенствовать свой талант, следуя истинному вкусу, а не желанию обывателя, посещали Чарткова и до приобретения портрета. Ростовщик же всего лишь испытывал его, оставив ему слиток золота, и не более того. Демоническая природа образа ростовщика несомненна, но его назначение и тот спектр проблем, которые с ним связаны, носят иной характер, нежели те, которые воплотил в своем герое английский писатель.
--------------------------------------------------------------------------------
* Суркова К. В. "Мельмот Скиталец" Ч. Р. Метьюрина и "Портрет" Н. В. Гоголя: проблема традиций // Филология в системе современного университетского образования. Вып. 5. М., 2002. С. 55 – 58.
[1] Алексеев М. П. Ч. Р. Метьюрин и его «Мельмот Скиталец» // Метьюрин Ч. Р. Мельмот Скиталец. Л., 1976. С. 563-674.
[4] Словарь русского языка. В 4 т. М., 1981. Т. 1. С. 221.
[7] Берковский Н. Я. Романтизм в Германии. Л., 1993. С. 258.