Сидорченко Л. В.: Джон Китс.

ДЖОН КИТС

(История западноевропейской литературы. XIX век: Англия: Учебное пособие для студентов филологических факультетов высших учебных заведений / Л. В. Сидорченко, И. И. Бурова, А. А. Аствацатуров и др. СПб: СпбГУ, 2004.)

владельца конюшен Фрэнсис Дженнингс. Остает­ся только удивляться, что в подобной среде могла сложиться личность со столь совершенным вкусом, со столь обостренной восприимчиво­стью к прекрасному. Джон, его братья Джордж и Том и сестра Фанни рано осиротели: их отец разбился, упав с лошади в 1804 г., а в 1810 г. умерла от туберкулеза и мать, после чего дети остались на попечении Алисы Дженнингс, бабушки по материнской линии, которая сконча­лась в 1814 г. и чья смерть послужила поводом для одного из первых стихотворений Китса — сонета «Как голубь из редеющего мрака...» (1814).

С 1803 по 1810 г. Китс воспитывался в закрытой школе в Энфильде в северном предместье Лондона. Большую роль в формировании ли­тературных вкусов юноши сыграл его школьный наставник, сын ди­ректора школы Чарлз Кауден Кларк, позднее ставший его другом. Бла­годаря Кларку Китс пристрастился к чтению и особенно полюбил поэзию английского Возрождения. Многие его стихотворения свиде­тельствуют о сформированных Кларком литературных вкусах, в част­ности, это произведения, посвященные великим английским поэтам прошлого, — «Подражание Спенсеру» (1814), «Сонет, записанный на чистой странице поэмы Чосера „Цветок и лист"» (1817), «Перед тем как перечитать „Короля Лира"» (1818), «Строки, посвященные тавер­не „Русалка"» (1818), «Спенсеру» (1818). Поэзия эпохи Возрождения стала школой поэтического мастерства для юного Китса, указав ему путь формальных экспериментов и сделав его впоследствии одним из самых виртуозных мастеров поэтической формы своего времени.

Покинув школу, в 1811 г. Китс поступил учеником к врачу-хирургу Томасу Хаммонду, жившему в Эдмонтоне, а в 1814 г. продолжил заня­тия медициной в клинике лондонского госпиталя Гая. Там он слушал лекции известного хирурга сэра Эстли Купера и немного подрабатывал у него хирургическим медбратом. В его обязанности входили помощь Куперу во время операций, обработка ран и их перевязка, а также уча­стие в еженедельных обходах больничных палат. В госпитале Гая он был на хорошем счету и в 1816 г., успешно выдержав квалификационные экзамены, получил звание лекаря. Вопреки ожиданиям, он не стал прак­тикующим врачом, поскольку в период работы в госпитале Гая ощутил острую потребность посвятить себя поэтическому творчеству. В то же время медицинская деятельность в ранней юности не только обострила чувствительность Китса и познакомила его с человеческими страдания­ми, но и способствовала выработке весьма оригинального понимания общественного предназначения поэта: в «Падении Гипериона» (1819) он назовет поэта мудрецом и гуманистом, целителем человечества. Ис­кусство виделось ему как своего рода обезболивающее средство, помо­гающее облегчить страдания реального человека.

­стоявшееся благодаря Кларку знакомство с Ли Хантом, редактором журнала «Экземинер», ввело Китса в мир лондонских литераторов. Хант первым представил Китса английским читателям, в декабре 1816 г. проинформировав их о рождении нового талантливого поэта, а в мае на страницах «Экземинера» было напечатано дебютное произ­ведение Китса «Сонет к одиночеству», что лишь укрепило решимость юноши посвятить свою жизнь поэтическому творчеству. Благодаря Ханту Китс познакомился с многими литераторами — поэтом Джо­ном Рейнолдсом (1796-1852), с издателем Чарлзом Олльером, с Пер­си Биши Шелли, с художником и искусствоведом Бенджамином Хей-доном (1786-1846), ставшим одним из ближайших друзей Китса, а немного позднее — с Уильямом Вордсвортом, эссеистами Чарлзом Лэмом (1770-1850) и Уильямом Хэзлиттом (1778-1830), крупнейши­ми из лондонских романтиков. Впоследствии Хэзлитт включит не­сколько произведений Китса в изданную им поэтическую антологию «Лучшие поэты Великобритании» (1824).

Хант, Хэзлитт и их окружение оказали сильное влияние на раннего Китса. От них ему передалось стремление достигнуть в поэтическом произведении богатства образов и стилистических средств их выра­жения. Стремясь оживить старинные поэтические традиции, Хант и его единомышленники пытались воскресить поэтические турниры. В частности, в ходе таких дружеских состязаний были написаны не­сколько сонетов Китса, в том числе «Кузнечик и сверчок» (1816), «На получение лаврового венка от Ли Ханта» (1817) и «К Нилу» (1818), а также стихотворение «При виде локона волос Мильтона» (1818).

«Стихотворения» (1817), посвященном Ли Ханту, ставшему для юного поэта символом возрождения традиций эпохи Ренессанса. Пуб­ликация была благожелательно встречена критикой. Помимо произ­ведений, свидетельствовавших о непреходящем увлечении молодого поэта Ренессансом и его преклонении перед Хантом: сонеты «На вы­ход Ханта из тюрьмы» (Хант провел в заключении два года за публи­кацию статьи, оскорбительной для принца-регента, будущего короля Георга IV), «На получение лаврового венка от Ли Ханта», «На поэму Ли Ханта „История Римини"», «Ли Ханту, эсквайру», в которых Хант изображен идеальным политическим деятелем современности, — в то­мик вошло значительное количество стихотворений 1814-1817 гг., свидетельствовавших о неравнодушии Китса к бурным политическим событиям, выпавшим на дни его юности. Таковы сонет «К миру» (1814), посвященный победе над Наполеоном и предчувствию свобо­ды, которая после падения тирана должна стать благословением народов Европы, «Строки, написанные 29 мая в годовщину реставра­ции Карла II под звон колоколов» (1815), выражающие негодование поэта по поводу празднования этого дня в современной Англии и вы­зывающие ассоциации с идеей повторяемости исторических событий, подводя читателя к исторической аналогии между английской и фран­цузской Реставрациями. В исполненном гражданственного пафоса «Послании брату Джорджу» («В унынии провел я много дней...», 1816) молодой Китс впервые говорит о своем понимании роли поэзии в об­ществе и выражает свои грандиозные поэтические устремления. Ис­тинная поэзия должна будить патриотические чувства и вдохновлять на подвиги, одновременно предоставляя пищу для ума философам. Поэт мечтает о том, чтобы созданные им строки стали народными песнями, входящими в жизни людей с молоком матери и веселящими их души в счастливые дни праздников.

Среди ранних стихов Китса выделяется группа произведений с мрачными, меланхолическими названиями — сонет «К одиночеству» (1815), «Смерть» (1816). В последнем из них Китс восстает против став­шего традиционным штампом представления о смерти как о сне, од­новременно оценивая ее как избавление от страданий, неизбежно под­стерегающих живущих на земле:

— жизнь сама,

Ее блаженство — призрачнее грез,

Скользнет лучом — и вновь сгустится тьма,

Так ценит жизнь и смерть его страшит;

Он никогда не думает о том,

Что, умирая, горя избежит.

Вместе с тем в программной поэме «Сон и Поэзия» (1816) поэт преодолевает охватывающую его меланхолию. Пусть жизнь быстро­течна, всего «лишь день; капля росы, слетающая с макушки дерева», но нужно научиться ценить этот волшебный миг, наделенный таким многообразием и изменчивостью. Поэт определяет жизнь как надежду еще не распустившейся розы», «страницы вечно меняющегося бы­тия», сравнивает ее с беспечной птицей, резвящейся в ясном летнем небе, с мальчиком-школьником, смеющимся от радости, раскачива­ясь на гибких ветвях вяза. Создаваемая Китсом благостная, светлая и радостная картина бытия, желание насладиться отпущенным челове­ку счастьем заставляет поэта забыть о скорбных ламентациях. Китс воспевает могущество сна, когда фантазия человека способна создать еще более удивительные картины, и поэзия для него становится сред­ством увековечить прекрасные видения, превращаясь в прекрасный сон наяву. Китс выступает верным последователем Э. Спенсера, одна­ко если «князь поэтов» елизаветинской эпохи видел в поэзии сред­ство создать нетленные памятники выдающимся личностям, то Китс, подобно У. Блейку, ставит перед собой задачу увековечить красоту мгновений, из которых соткана жизнь. Следовательно, поэт должен посвятить себя поискам красоты в окружающем мире и ее запечатлению. Китс верит в прекрасную сущность природы и человека, однако чтобы открыть ее читателям, необходимо очистить эту красоту от уродливого, наносного. Стихотворение написано в полемическом клю­че и отражает приверженность Китса эстетике романтизма. Поэт про­возглашает романтическую свободу творчества, отрекаясь от «замше­лых правил, начертанных презренной линейкой и мерзким циркулем», осуждая классицистов за то, что они убивали красоту, лишая ее инди­видуальности и сводя к безликой копии античного образца. Для Кит­са эстетика классицизма — «убогое, вылинявшее знамя, на котором начертаны бессмысленные лозунги» и «имя некого Буало». Прекрас­ное отождествляется Китсом с истиной, поиски которой сродни геро­ическому деянию. Молодой поэт готов воспевать пасторальные радо­сти и красоты, но одновременно результаты поэтического творчества представляются ему победой художника над миром, пойманным и на века запечатленным в его искусстве. Поэт подобен великану, однако могущество не избавляет его от страданий на пути к великой цели, ибо душевные муки являются той единственной и дорогой ценой, ко­торую приходится платить тому, кто дерзает увековечить красоту мира.

Эстетическая функция поэзии является главной для Китса. Поэзия должна прославлять красоту, оставаясь при этом свободной от фило­софии, политики, морали и других общественных установлений. Ее задача — дарить наслаждение красотой. Соответственно и поэт, по Китсу, превращается в служителя культа красоты.

1818 г. стал переломным в творческой биографии Китса. В стрем­лении выйти из-под влияния Ханта он становится на путь смелых эк­спериментов, обращаясь к разнообразным поэтическим формам, — пишет сонеты, стихотворные послания, баллады, лирические песни, обращается к жанру стихотворной новеллы.

­ности столичной жизни. Летом поэт совершил совместное со своим другом Чарлзом Брауном путешествие по Озерному краю, посетив также Шотландию. Путевые впечатления Китса отразились в стихо­творениях 1818 г. «На вершине Бен-Невис», «На посещение могилы Бернса», «Стихи, написанные в Шотландии, в домике Роберта Берн­са», «Строки, написанные в Северной Шотландии после посещения деревни Бернса» и др. Однако путешествие было прервано известием об обострении чахотки, бывшей бичом всей семьи, у младшего брата поэта Тома, которого Китс опекал после того, как его второй брат Джордж, прежде живший с Томом, после женитьбы в июне 1818 г. эмигрировал в Америку. Спешно возвратившись к брату, он нашел его безнадежно больным и преданно ухаживал за ним до 1 декабря 1818 г., когда Том скончался. В последние месяцы жизни брата Китс познакомился с Фанни Брон, своей первой и единственной любовью. Их помолвка состоялась в декабре 1819 г., однако от свадьбы пришлось отказаться — ни финансовое положение Китса, ни наследственный туберкулез, безжалостно напоминавший поэту о том, что ему отпу­щены считанные месяцы жизни, не позволяли ему завести семью.

«Эндимион», в которой Китс вновь утверждает способность прекрасного дарить вечную радость, а щедрый на ше­девры 1819 г. принято называть «годом чудес» в его творчестве.

В этой поэме, написанной героическим куплетом, ожили образы древнегреческих мифов. Культ красоты и любовь к поэзии эпохи Воз­рождения неизбежно привели Китса к увлечению эллинизмом, харак­терному для романтиков 1810-1820-х гг. В отличие от классицистов, искавших в античности нетленные образцы для подражания, Китс видит в ней не только примеры патриотизма и верности гражданско­му долгу, превращая древнюю Элладу в идеальную страну, жители которой поклонялись красоте и, служа ей, создавали великие произ­ведения искусства. Огромное впечатление на молодого поэта произ­вела коллекция античной греческой скульптуры, вывезенная из Афин лордом Элджином (сонет «О первом осмотре мраморов Элджина», 1817). Неземная красота работ древних ваятелей кажется Китсу свиде­тельством эстетической гармонии, царившей в античном мире, и поэт начинает воспринимать древнюю Элладу как антипод современного мира, в котором культура находится в униженном состоянии. Одна­ко, не зная греческого языка, поэт воспринимал древнегреческую куль­туру через посредство поэтов эпохи Возрождения.

­ну и погруженном в вечный сон. Образ Дианы-Цинтии часто ис­пользовался в аллегорическом смысле для воспевания достоинств королевы-девственницы Елизаветы I, однако наиболее вероятными Источниками сюжета поэмы Китса являются «Эндимион и Феба» (ок. 1595) М. Дрейтона или «Эндимион» (1588) Дж. Лили. В значительной степени повлияла на замысел и поэма «Венера и Адонис» (1593) У. Шек­спира. Очевидно, что принципы вольной трактовки содержания ми­фов, декоративное использование мифологических сюжетов, наличие дополнительного аллегорического смысла в сочинении Китса объяс­няется влиянием традиций литературы XVI в. Китс создает оригиналь­ную версию истории Эндимиона. Спящий Эндимион увидел во сне прекрасную богиню Луны Диану и полюбил свою грезу. С этого мо­мента он обречен на поиски небесной красоты-истины. Следуя кон­цепции возвышающей любви, поэт ведет своего героя к постижению идеала через очищение милосердием и состраданием. Эндимион с го­товностью приходит на помощь оказавшимся в беде: заступается пе­ред Дианой за разлученных ею Алфея и Аретузу, возвращает юность и свободу Главку и воскрешает его возлюбленную Сциллу, погубленную чарами коварной Цирцеи, а также целый сонм влюбленных, нашед­ших свой конец в бездонных глубинах океана. От героя требуется не только напряжение физических сил. Эндимион страдает не только от любви к богине, но и потому, что в поисках своего идеала встречается с пленяющей его индийской девушкой. Герой терзается муками сове­сти, полагая, что предает Диану, однако оказывается, что искуситель­ницей Эндимиона обернулась сама богиня, вознамерившаяся испы­тать смертного юношу, сумевшего внушить ей любовь. Поскольку Эндимион, неведомо для себя, сохранил верность своей великой бо­гине, Зевс награждает его бессмертием. Образ Эндимиона выступает в поэме как аллегория поэта, обретающего награду за верное служе­ние красоте, идеалом которой мыслится красота воображаемая. Алле­горический смысл поэмы подчеркивается ее вводными строками, содержащими ставшую крылатой фразу: «Прекрасное пленяет навсе­гда» (пер. Б. Пастернака).

Сцилле и т. п.), но вместе с тем именно он сумел по до­стоинству оценить проявившийся в «Эндимионе» поэтический дар Китса, который заставил произведение «сверкать лучами высочайшей и самой утонченной поэзии». Впрочем, даже Шелли не удержался от сетований по поводу того, что гениальный автор с излишней щедро­стью рассыпал «сокровища поэзии». Публикация «Эндимиона» вы­звала охлаждение в отношениях между Китсом и Хантом, который изначально возражал против обращения Китса к столь крупной поэ­тической форме. Но особенно острые рецензии были опубликованы на страницах «Куортерли Ревью» и «Блэквудз мэгэзин». Вместе с тем некоторые из авторских отступлений «Эндимиона» сами по себе пред­ставляют законченные поэтические шедевры; таков, например, «Гимн Пану» из книги I поэмы, иногда квалифицируемый исследователями как лучший фрагмент «Эндимиона» и предвосхищающий обращение Китса к жанру оды.

Существуют разные, весьма противоречивые трактовки философского смысла «Эндимиона» Китса. С одной стороны, при жизни поэта в поэме усматривали аллегорию традиционного платонического восхождения от физической, земной любви к любви духовной, небесной. С другой сторо­ны, «Эндимион» воспринимали как поэму, прославляющую чувственную любовь. Позднее родилась более взвешенная концепция, согласно кото­рой главный философский смысл «Эндимиона» усматривается в иссле­довании взаимосвязей плотского и духовного начал. По Китсу, духовный идеал может быть обретен только на основании личного чувственного опыта. Следовательно, прежде чем постигнуть духовный идеал, необхо­димо прийти к приятию реального мира вещей.

«Гиперион» (1818), где антич­ные образы, так же как в «Эндимионе», играют роль поэтических ино­сказаний. Повествуя о победе олимпийцев над старым поколением богов, Сатурном и титанами, поэт выражает оптимистическую веру в исторический прогресс, в победу радостного, ликующего мировос­приятия над дряхлостью обветшавших догм старых владык мира. Сравнивая «Гипериона» с «Эндимионом», можно почувствовать, что поэтическое развитие Китса движется по модели, характерной для поэ­тов эпохи Возрождения, поэт переходит от утопической идиллии к ми­фологической эпопее, своим монументальным стилем и аллегориче­ским характером напоминающей «Потерянный рай» Дж. Мильтона.

Обращаясь к изображению великой битвы двух поколений древ­негреческих богов, Китс делает отступление от традиций античного эпоса и избегает батальных сцен. Центральный конфликт носит сугу­бо эстетический характер и заключается в противостоянии древнего бога света Гипериона и идущего ему на смену Аполлона, персонифи­цирующего победу нового, романтического понимания красоты над старым, классицистическим. Поколение старых богов изображается как когорта повелителей сил природы, замкнувшихся в непроницае­мом величии, а молодые олимпийцы олицетворяют милую сердцу Китса идею рафинированной, но реальной, постижимой красоты. Именно этим объясняется интерес Китса к образу Аполлона, выходя­щему на первый план в незавершенной третьей книге поэмы. Образ юного бога света и красоты показан в развитии. Сперва Аполлон лишь смутно догадывается о своей божественной миссии, но его исповедь богине памяти Мнемозине представляет историю длительных духов­ных исканий героя, символизирующих путь поисков истины и красо­ты, по которому идет поэт. В последней, третьей книге «Гипериона» принадлежащая к поколению титанов Мнемозина, мать сестер-муз, передает Аполлону свои знания, собственно и делающие его божеством. Так Китс выражает свое понимание тождества истины и красоты.

«Гипериона» лежит идея диалектического развития, осуществляющегося в процессе борьбы нового со старым, отжившим. Однако борьба эта осмысливается трагически: прославляя энергию и юность торжествующего поколения новых богов, Китс значитель­но больше места отводит изображению страданий и скорби уходя­щего поколения. Делая Аполлона победителем, поэт изображает Ги­периона с сочувствием. Устаревшее понимание красоты должно погибнуть вместе с ним, но таков удел всего в подлунном мире, и поколение олимпийцев тоже не вечно, и в преходящем характере всего сущего отражается изменчивость бытия, красоту мгновений кото­рого и должна фиксировать поэзия. Тема соотношения поэтическо­го воображения и действительности отразилась также в позднейшем варианте поэмы, «Падение Гипериона. Видение» (сентябрь — де­кабрь 1819 г.). Подзаголовок, содержащий жанровое определение позднейшего варианта поэмы, отражает отказ Китса от формы мо­нументальной аллегорической эпической поэмы. Обе версии «Гипериона» написаны белым стихом, что является данью традициям английского Возрождения.

Значительную часть творческого наследия Китса составляют поэ­мы на средневековые сюжеты — «Изабелла, или Горшок с базиликом» (1818), «Ламия» (1819), «Канун Св. Агнессы» (1819) и «Канун Св. Мар­ка» (1819), созданные под влиянием традиций литературы эпохи Воз­рождения.

Поэма «Изабелла, или Горшок с базиликом» написана по мотивам известной новеллы Боккаччо (пятая новелла четвертого дня «Декаме­рона») в феврале-апреле 1818 г. Китс заимствовал у итальянского пи­сателя сюжет о Лоренцо, возлюбленном Изабетты (у Китса — Иза­беллы), который поплатился за свое чувство смертью, пав от рук братьев девушки, и в виде призрака явился к любимой, чтобы пове­дать ей о своей трагической смерти. Дань наследию Боккаччо отдана поэтом и в том, что поэма написана октавой — введенной Боккаччо восьмистрочной строфой из ямбических пентаметров, рифмующей­ся по схеме abababec. Вместе с тем поэму Китса нельзя назвать про­стым стихотворным переложением итальянской новеллы.

­та и побудила его акцентировать внимание не столько на событийной стороне, сколько на изображении душевных страданий, которые от­теняются данной в начале поэмы картиной безмятежного счастья влюбленных. Китс значительно подробнее излагает историю любви героев, акцентирует внимание на описании постепенно перерастаю­щей в отчаяние тоски, овладевшей Изабеллой после непонятного ис­чезновения любимого, скорби, охватившей ее после того, как она уз­нала страшную правду; он показывает, как любовь к покойному становится единственным смыслом существования Изабеллы, кото­рая находит тело возлюбленного и захоранивает его голову в горшке с базиликом. Ее любовь, следовательно, и жизнь, теперь сосредоточи­ваются на этой своеобразной гробнице, и когда братья отбирают у нее горшок с базиликом, Изабелла умирает. Если у Боккаччо этот печальный конец только констатируется, то у Китса процесс угасания герои­ни описан очень подробно.

«Ламии» — змея-оборотень, способная превращаться в прекрасную девушку. Источником этого колоритного образа мог­ли быть фольклорные предания, а также трактат английского фи­лософа-моралиста Роберта Бертона «Анатомия Меланхолии» (1621), отрывок из которого был напечатан вслед за поэмой при первой ее публикации. Однако Китс отказался от восприятия Ламии как во­площения зла и внес изменения в сюжет, изложенный Бертоном. Героиня Китса оказывается способной на глубокую любовь, кото­рую испытывает к молодому красавцу Ликию. Ее чувство не только всепоглощающее, но и жертвенное, однако наставник Ликия, Апол­лоний, разоблачает Ламию и, несмотря на ее страстные мольбы не губить их любовь, раскрывает тайну девушки Ликию. «Благое дея­ние» оборачивается злом, убивая не только любовь: исчезает ра­зоблаченная Ламия, сраженный страшным знанием, лишенный прекрасной мечты, умирает Ликий. «Мудрая» прозорливость стар­ца стала причиной великой трагедии любви, развеяв очарование прекрасного наваждения. Китс осуждает тех, кто не довольствуется созерцанием открывающейся им красоты, стремясь докопаться до ее сути. Ведь знание «отрубает крылья у ангелов, побеждает все тай­ны линейкой, лишает воздух парящих в нем духов, изгоняет гно­мов из рудников, разрывает радугу так же, как оно превратило в тень нежную Ламию».

И «Изабелла», и «Ламия» свидетельствуют о приверженности Кит­са романтической концепции двоемирия: если в «Изабелле» мир пре­красных чувств приходит в трагическое столкновение с прагматиче­ским миром реальности, то в «Ламии» сказочный мир любви и красоты разрушается реалистическим трезвомыслием. Для Китса, отождеств­лявшего любовь с поэзией, гибель любви означала гибель поэзии. Эта тема развивается также и в балладе «LaBelleDamesansMerci» (1819). Сюжет этого произведения был заимствован Китсом из перепевов средневековой провансальской баллады Алена Шартье (1365-1429) — придворного поэта французских королей Карла VI и Карла VII, анг­лийский перевод которой приписывается Дж. Чосеру. С утратой юно­шеских мечтаний о счастье с любимой для Рыцаря, героя баллады, умирает и живая природа («трава мертва, не слышно птиц»). Кольце­вая композиция, характерная для народных баллад, создает в данном случае впечатление не только завершенности произведения, но и под­черкивает духовную надломленность и одиночество страдающего ге­роя. Баллада примечательна и в ритмическом отношении. Она напи­сана катренами, рифмующимися по схеме abeb, однако, в отличие от фольклорных баллад, писавшихся восьмисложными стихами с четырь­мя ударениями в первой и третьей строке и тремя во второй и четвер­той, в балладе Китса заключительная строка каждого катрена укоро­чена и содержит всего два ударения:

Зачем здесь, рыцарь, бродишь ты
Один, угрюм и бледнолиц?

Не слышно птиц.

(Пер. Л. Андрусона.)

Балладу Китса отличает характерная романтическая недосказан­ность. Мы ничего не знаем о том, кто описывает рыцаря и расспра­шивает его о гнетущей его печали. О прекрасной и загадочной Безжа­лостной Даме известно только то, что сообщает рыцарь, однако его рассказ рождает больше вопросов, чем ответов. Широко распростра­нено мнение, что старинная история приобрела для Китса особый ал­легорический смысл в связи с его отношениями с Фанни Брон. Безы­мянный Рыцарь в его балладе страдает, посвящая жизнь мечте о возлюбленной. Как и Ликий, он познал миг счастья и теперь осужден жизнью своею расплачиваться за него. Безжалостная дама не поща­дила Рыцаря, как и прочих своих жертв. Любовь, которую Китс испы­тывал к творчеству Спенсера, побуждает критиков к умозаключени­ям о том, что образ прекрасной Безжалостной Дамы навеян образом Дуэссы, колдуньи-искусительницы из книги I «Королевы фей», про­тотипом которой послужила легендарная красавица, шотландская королева Мария Стюарт. Соответственно, Безжалостной Даме при­писываются невиданная красота и сочетающаяся с ней порочность. Вместе с тем из текста баллады вовсе не следует, что «безжалостная» героиня порочна и преступна. Ведь это рыцарь сажает ее на коня и увозит с собой, это она заливается слезами, когда он заходит в ее грот. И «безжалостность» героини проявляется лишь в том, что убаюкан­ный ею рыцарь забывается роковым последним сном и в сновидении, посетившем его в гроте, прежние поклонники, короли и рыцари, на­зывают героиню «Прекрасной Дамой, Не Знающей Жалости». Все они, в том числе герой-Рыцарь, вкушают блаженство в мире, к кото­рому принадлежит Дама, после чего засыпают последним сном, оч­нувшись от которого, не могут ни вернуться в прежний мир, ни найти блаженство в мире ином. Балладу можно рассматривать как размыш­ление Китса о судьбе поэта: ему, как Рыцарю, не дано с головой погру­зиться в мир грез и фантазий, но и в реальном мире ему не прожить.

«LaBelleDamesansMerci» стала одним из самых популярных произведений Китса. По мнению английского поэта-прерафаэлита У. М. Россетти, Китс не написал ничего более волнующего и совершенного.

­тельные оды: «Ода Психее», «Ода греческой вазе», «Ода Соловью», «Ода Меланхолии», «Ода Праздности» и «Ода к Осени», написанные в 1819 г. и опубликованные в сборнике стихов 1820 г. наряду с «Ламией», «Иза­беллой» и «Кануном Св. Агнессы». Оды Китса объединяет тематическая общность: они посвящены проблемам поэтического творчества и во­ображения, позволяющего поэту приблизиться к Красоте.

«Ода Психее» представляет собой развернутую метафору созида­тельной поэзии. Поэт сочувствует прекрасной Психее, которой не выказывают должного уважения из-за того, что она слишком поздно вошла в сонм бессмертных олимпийских богов. Китс описывает, как видел Психею в лесу с Купидоном и, очарованный ее прелестью, ре­шает стать жрецом культа прекрасной богини. Однако, возложив на себя такую сложную обязанность, поэт понимает, что создать достой­ное Психеи святилище, где она могла бы принимать своего возлюб­ленного Купидона, он может только в своем воображении.

Главная идея «Оды греческой вазе» получает афористическое вы­ражение в ее заключительных строках:

— красота, вот все,

Что вы знаете в земной жизни, и все, что вам нужно знать.

­ставляющегося воплощением совершенной гармонии и красоты, ко­торые удалось запечатлеть скульптору, рождает у поэта мысли о веч­ности идеальной красоты, запечатленной в остановившем мгновение произведении искусства, но Китс одновременно отрицает и несовер­шенство изменчивой земной реальности.

«Ода Соловью» также построена на драматическом контрасте меж­ду жаждой смерти и жаждой прекрасного, заставляющей любить и ценить жизнь. Мир Соловья, «вечерних рощ таинственного Орфея» (пер. Г. Кружкова) — это мир красоты и блаженства, которому про­тивопоставлена проза жизни, и фантазия не умеет обманывать так хорошо, как это приписывает ей молва, потому что поэт не может наслаждаться красотой, забывая о печаль­ной действительности.

«Оде Меланхолии» Меланхолия предстает в персо­нифицированном образе богини, стоящей в одном ряду с божества­ми Красоты, Радости и Удовольствия в храме Наслаждения, вырази­тельно подчеркивая диалектическое единство страданий и радостей.

«Ода Праздности» свидетельствует о стремлении поэта бежать от мира навеваемых Праздностью грез, подготавливая наиболее «земную» из од Китса, «Оду к Осени», звучащую как прощание поэта с жизнью. «Ода к Осени» — своеобразный итог краткого творческого пути поэ­та, в полнокровных красках чувственно-конкретных образов этого произведения утверждается красота земного бытия.

­ме. Так, в 1819 г., одновременно с «Ламией», он написал трагедию «Оттон Великий», носящую явные отпечатки влияния Шекспира, кото­рый был для Китса, как и для всех романтиков, опорой в амбициозном стремлении совершить романтический переворот в национальной драматургии. Между тем Китсу не хватило мастерства для создания полнокровных характеров, и он имел мужество признать недостатки этого произведения, потребовавшего от него значительных творче­ских усилий. Очевидно, по этой же причине осталась незавершенной и другая начатая им в 1819 г. трагедия — «Король Стефан».

«Ода к Осени», созданная в сентябре 1819 г., стала последним круп­ным произведением Китса. Резко обострившаяся болезнь мешала со­средоточиться на работе, а в 1820 г. стало очевидным, что ему необхо­димо уехать из холодной и сырой Англии. В сентябре 1820 г. в надежде поправить здоровье он отправляется в Италию вместе с другом, ху­дожником Джозефом Северном. Однако чуда исцеления не произо­шло, и двадцатипятилетний поэт скончался от чахотки в Риме 23 фев­раля 1821 г. и был похоронен на городском протестантском кладбище.

­заемость ее образов, присущее ей обилие выразительных, красочных деталей, в которых передаются не только цвета, но и их оттенки, ее эмоциональная глубина были по достоинству оценены с большим опозданием. Истинное представление о роли Китса в истории англий­ской литературы сложилось только в XX столетии. Именно тогда при­шло понимание того, что его творчество оказало огромное влияние на многих поэтов викторианской эпохи. Дань Китсу отдал в своем раннем творчестве Альфред Теннисон, поэмами Китса зачитывались прерафаэлиты, а Уолтер Пейтер обоснованно назвал его предтечей эстетизма.