Приглашаем посетить сайт

Потницева Т. Н. Современные импровизации на викторианскую тему: поиски культурной идентичности.

Т. Н. Потницева

СОВРЕМЕННЫЕ ИМПРОВИЗАЦИИ НА ВИКТОРИАНСКУЮ ТЕМУ:

ПОИСКИ КУЛЬТУРНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ*


Речь идет о современных версиях двух романов Ш. Бронте. Источником одной послужил роман «Эмма» (1854) – практически не известный отечественному читателю да и литературоведению, второй – «Джен Эйр» (1847) – роман, по которому собственно и знаем творчество знаменитой писательницы викторианской поры.

Версии эти создают известные и популярные сегодня за рубежом авторы: Констанс Сейвери (Constance Savery) и Роберт Барнард (Robert Barnard). К сожалению, имена эти малознакомы у нас. Между тем оба писателя чрезвычайно плодовиты и пользуются популярностью в англоязычных странах.

Констанс Сейвери, скончавшаяся совсем недавно, в марте 1999 г. на 101-м году жизни, – автор многочисленных произведений для детей, историко-приключенческих романов об Англии периода ХVIII – ХIХ вв. Роберт Барнард – современный английский писатель, профессор, занимающийся историей английской литературы, автор учебника, создатель многочисленных романов в духе mystery novel.

Интерес и Сейвери, и Барнарда к эпохе и творчеству Ш. Бронте, как видно, не случаен, он подготовлен последовательным изучением и художественным освоением викторианской поры. Отметим, что Р. Барнард был президентом общества по изучению творчества Ш. Бронте и совсем недавно издал очередную книгу – биографию Эмили Бронте (2000).

– пародия) действительно оказываются знаком некоего общего «ностальгического интереса к художественным, нравственным, да и бытовым чертам ушедшего века»[1], характерного для многих известных авторов в ХХ в., но интереса, добавим, обусловленного разными причинами и задачами. Какими – попробуем разобраться.

Роман «Эмма» был задуман Ш. Бронте в конце ее творческого пути, но не воплощен в жизнь. Всего лишь две главы из 17 имеющихся сегодня были написаны ею собственноручно. Констанс Сейвери, написавшая большую часть романа, имеет полное право ставить свое имя на титульном листе. Тем не менее, современная писательница долго скрывала свое авторство под именем «Another Lady», следовавшим за именем Ш. Бронте. Тайна авторства была раскрыта совсем недавно.

О начале работы Шарлотты Бронте над новым романом в 1854 г. было известно современникам. Фрагмент из начальных двух глав был замечен У. Теккереем и опубликован в журнале «Корнхилл»[2].

Что же было в этом фрагменте, что привлекло его и могло бы, по мнению автора «Ярмарки тщеславия», привлечь читателя? Что заворожило в нем и нашу современницу, пробудило ее воображение, в результате чего появился полновесный том под стать викторианскому фолианту?

Две начальные главы романа «Эмма» – всего лишь контур некоего сюжетного рисунка, обозначающего будущий конфликт и психологические типы участников событий. Место событий знакомо по романам Ш. Бронте – это пансион для девочек, куда неожиданно поступает новая воспитанница Матильда Фицгиббон. Спустя некоторое время хозяйка пансиона, мисс Уилкокс, обнаруживает, что имя и аристократическое происхождение девочки ненастоящие, во всем этом скрывается какая-то тайна. В раскрытие этого «skeleton in the cupboard» втянуты вдова Чалфонт (от ее лица ведется повествование) и некий добродетельный мистер Эллин.

– все это и взялась разгадать Констанс Сейверс на протяжении придуманных ею 15 глав, с трепетностью воссоздавая стиль, дух, атмосферу «первоисточника». В какой-то мере профессионалу пера, ощущавшему духовное родство с автором «Джен Эйр»[3], это могло быть и не столь сложно. Тем более что стиль, манера Ш. Бронте были узнаваемы, приметы их были очевидными уже для ее современников. У. Теккерей вспоминает, как муж Ш. Бронте, которому были прочитаны начальные главы «Эммы», заметил: «Критики скажут, что ты повторяешься»[4].

И все же – построение сюжетных ходов, включение новых участников событий, психологическая мотивировка событий и поступков людей при наличии всего лишь вступительного фрагмента – задача чрезвычайно сложная и для профессионала. К. Сейвери, думается, с ней успешно справилась. Практически неощутима «состыковка» двух веков, двух культур в переходе от второй к третьей главе. Но кто сегодня будет удивлен мастерством стилизации после знакомства с продолжением истории Скарлетт О’Хара, Наташи Ростовой, стилистическими изысками Б. Акунина, Вл. Сорокина? Читатель втянут в буйство фантазии, восхищен изобретательностью художественного воображения К. Сейвери. Сама писательница признавалась, что она живет только жизнью литературных вымыслов из-за безуспешных поисков идеала в жизни («Все мы ищем в жизни идеальное», – скажет повествовательница «Эммы»)[5]: «Моя внешняя бессобытийная жизнь наполнена приключениями, описанными в моих книгах»[6].

В основе истории, рассказанной уже К. Сейвери, знакомый по викторианским романам и по романам самой Ш. Бронте мотив «семейной тайны», борьбы добра и зла, история ощутившей собственное достоинство женщины. Современный автор мастерски распутывает причудливые линии судеб всех обозначенных Ш. Бронте персонажей и, главное, придумывает свою версию истории той, кого зовут Эмма.

Эмма по версии К. Сейвери – роковое, демоническое начало, воплощенное в образе падчерицы миссис Чалфонт. Именно она, Эмма, разрушает благополучие своей мачехи, терзая ее своей ревностью к отцу. В итоге – совершено преступление: в ночь рождения долгожданной дочери молодой еще миссис Чалфонт младенца объявляют мертворожденным. Эмма выкрадывает ребенка и тайно отдает его своей бездетной подруге, которая и воспитала девочку, появившуюся под именем Матильды Фицгиббон в пансионе мисс Уилкокс. К счастью, время и упорство мистера Эллина помогают разобраться в том, кто есть кто. Виновные обнаружены, Матильда находит свою мать, а Эмма, мучаясь угрызениями совести, раскаивается и жаждет искупить свою вину. В результате – всеобщее примирение, счастливое замужество Матильды, рождение ее дочери, которую в знак объединяющей всех любви и всепрощения называют Эмма.

Уже в этом кратком пересказе истории заметна схожесть и существенная несхожесть К. Сейвери с Ш. Бронте. Схожесть – в узнаваемости викторианского сюжета, «рождественской философии», типажей, преимущественно, женских. Несхожесть – в подозрительно концентрированной смеси всего того, что наработала викторианская романистика и, главное, в преобладании авантюрности над психологизмом. Последнее сближает романную стилизацию К. Сейвери с всенародно любимыми «мексиканскими» сериалами, увлекавшими родного телезрителя прежде всего остротой событий, не обременявших его необходимостью напрягаться интеллектуально. Пребывание в иллюзорном мире экзотических страстей радовало ясным пониманием того, кто воплощает добро, а кто зло, кого следует наказать, а кого вознаградить. Своего рода духовный наркотик, но востребованный временем, где такая ясность в понимании добра и зла отсутствует. Не эта ли причина удивительной актуальности сегодня у среднего читателя викторианского или «а ла викторианского» романа, восславившего «униженного и оскорбленного» в категориях добра и зла, еще понятных и не перепутанных философскими учениями конца ХIХ – начала ХХ в.? Это тот вариант нравственной опоры, которую ищут сегодня многие: от высоколобых интеллектуалов-постмодернистов до писателей, идущих навстречу массовому потребителю. Думается, К. Сейвери относится ко вторым. Книга ее, тем не менее, – отражение осознаваемого культурологического сдвига, отмеченного, вероятно, у нас бумом вокруг «Рабыни Изауры» и выявлением особой функции литературы, которая призвана воодушевлять читателя, не предаваясь ни чрезмерному дидактизму, ни чрезмерной развлекательности («uplift the reader with a sense of hope, escaping the snare of the moralizing or overly sweet talk»[7]).

– отражение того же культурологического сдвига, но в другой форме и с иными намерениями.

«Читатель, я его задушила» («Readers, I strangled him») – так называет известный современный писатель свою пародию – вариант продолжения «Джен Эйр», обыгрывая последние слова героини «первоисточника»: «Читатель, я вышла за него замуж».

В традициях Теккерея, пожелавшего в свое время предугадать дальнейшую судьбу героев «Айвенго» В. Скотта и таким образом дать свою ироничную оценку манеры, стиля «шотландского чародея», но в большей мере посмеяться над вкусами его почитателей, Роберт Барнард направляет свое остроумие и острословие на разоблачение, прежде всего духовных запросов своих современников. Он как бы стремится удовлетворить неизбывную потребность массового читателя в «подробностях», его желание узнать, «кто любил, а кто убил». И если К. Сейвери озабочена тем, чтобы сохранить иллюзию викторианской сказки, спроецированной на современника, то Р. Барнард нацелен на ее разрушение. Для этого ищет совсем другого, чем К. Сейвери, адресата. Он адресует свою пародию тому, кто еще в состоянии увидеть весь драматизма несоответствия иллюзии реальности. И то, что это так, убеждает одна из рецензий читателей на книгу Р. Барнарда «Пропавшая Бронте» (The Missing Brontё», 1997), опубликованная в лондонском «Книжном Обозрении». В романе этом разыграна детективная история о пропаже неизвестной рукописи произведения одной из сестер Бронте. Рукопись досталась в наследство некоей старой даме, но была похищена. Читатель, написавший рецензию на книгу, сокрушается по поводу того, что книга мол увлекательна, но вот есть у нее один недостаток (drawback): автор чересчур полагается на дополнительные знания читателя о жизни и творчестве Бронте («… personally I’ve never heard of them, so it’s pity he (Barnard – T. П.) didn’t describe more about them in the first chapter of his book»[8]).

Р. Барнард на самом деле рассчитывает на образованного читателя, способного с ним вместе сопереживать кризис культуры, кризис вкусов и духовных запросов. Весь иронико-пародийный эффект создается игрой, многоаспектным диалогом с романом Ш. Бронте, обозначенным, как видим, уже самим названием пародии. Игра – в уподоблении собственного восприятия восприятию массового читателя, заглядывающего за рамки идиллической картины семейного счастья Джен Эйр и Рочестера. Как и Теккерей, Барнард играет в снижение высокой тональности исходного повествования, придает новое движение механизму сюжетного конструирования. Фантазируя в маске усредненного потребителя чтива, пародист иронизирует над убогостью и примитивностью восприятия своего оппонента, для которого важнее всего последовательность событий, подробности семейно-бытовых отношений между людьми.

Итак, Рочестер, в версии Р. Барнарда, спустя некоторое время прозревает (разумеется, благодаря заботливому уходу любящей жены) и обнаруживает, что есть вокруг девушки и покрасивее, чем его верная Джен. Последствие такого открытия – расширение любовного опыта, все возрастающее желание обрести былую свободу. Джен снова слышит уже знакомые напоминания о своем происхождении и о подобающем ей месте гувернантки[9] – единственное, что может ожидать от судьбы эмансипированная женщина её социального статуса. Развитию событий способствует роковой (как и в «Джен Эйр») приезд Джона Мэзона, брата сумасшедшей жены Берты, сгоревшей, как помним, в романе Шарлотты Бронте в замке Рочестера. Из разговора мужа и Мэзона Джен узнает ошеломляющую новость: оказывается, Рочестер был уже двоеженцем, когда женился на Берте, которую он, кстати, любил. Первый тайный брак был заключен им с матерью маленькой Адели. Может ли остаться спокойным тот читатель, который в свое время умиротворенно закрывал последнюю страницу знаменитого викторианского романа? Что уже говорить о Джен Эйр Барнарда, узнавшей о новой тайне подлого Рочестера? Естественно, её гордая, свободолюбивая натура жаждет возмездия. И немедленного.

возникает ситуация « déjà vu»: он вновь один на один с обезумевшей женой, совершающей преступление. Логика дальнейшего поведения такая же, как когда-то (своего рода «remake» романа, психологии героев и психологии ожидания современного читателя): уже готова тайная комната, куда поместят Джен, уже прибыла бессмертная мисс Грейс, которая будет охранять её так же усердно, как и Берту. Но это еще не конец. Последнее слово остается за лукавым Р. Барнардом, сумевшим обыграть и героев Ш. Бронте, и потребителя «тривиального чтива».

Попав в западню, Джен пребывает отнюдь не в отчаянии. Ведь она одна из тех женщин, которая хорошо изучила повадки и намерения мужчин и потому убеждена, что в отличие от женщин, мужчины не развиты в достаточной мере интеллектуально и не учатся на своих ошибках. По всей видимости, уж она-то знает, как выпутаться из ситуации, имевшей прецедент в прошлом…

Каков итог предложенного сопоставления двух разных версий классического викторианского романа? Один из них – в осознании сегодня роли литературы как важного инструмента массовой коммуникации, где читательская масса активно отстаивает свое право быть не только объектом, но и субъектом этого процесса. Все это подтверждает суждения Т. Д. Венедиктовой о своеобразии и роли классической литературы ХIХ в., где возникает впервые это осознание коммуникативной функции литературы, благодаря тому, что появлялся «новый читатель» и четкая дифференциация беллетристики «высоколобой» и «низколобой», «серьезной» и «популярной»[10]. Спецификой реалистического дискурса классической литературы ХIХ в., по мнению российской исследовательницы, было её некое срединное положение между популярной беллетристикой и высоким модернизмом, не сводимое ни к одному из них[11], что и позволило, как думается, нашим версификаторам играть с разными стилевыми и жанровыми регистрами викторианского романа.

ли в творческих играх, отражающих потребности и настроения социокультурной среды. И это не может не радовать. Пусть будут многотомные современные летописи жизни Наташи Ростовой, Скарлетт О’Хара, Джен Эйр! Пусть только не умирает классическая книга даже как источник удивительных творческих экспериментов, каковыми и явились импровизации на викторианскую тему Констанс Сейвери и Роберта Барнарда!

ПРИМЕЧАНИЯ




* Потницева Т. Н. Современные импровизации на викторианскую тему: Поиски культурной идентичности // Филология в системе современного университетского образования. Вып. 5. М., 2002. С. 62 – 67.

«И обернулась смерть бессмертием своим» // Шарлотта Бронте and Another Lady. Эмма. М., 2001. С. 11.

[2] См.: Теккерей У. М. Творчество. Воспоминания. Библиографические разыскания. М., 1989. С. 271.

[3] Есть много схожего в биографии К. Сейвери и Ш. Бронте. Писательница ХХ века тоже происходит из многодетной семьи священника. Она – старшая из пяти сестре. Все девочки семьи Сейвери, как и Бронте, были наделены писательским даром.

[6] Васильева И. Указ. соч. С. 11.

[7] AboutConstanceSavery <http://www.bothlehembooks.com/authors. illustration/savery.htm>

[8] Bookreviews, 7-th of March, 1997. <http://hem. passagen. se/gumby/gota10/reviews/The Missing Bronte.htm>

’s Jane Eyre. <http://65. 107. 211. 206/victorian/bronte/ebronte//3ebwomen.htm>

[10] См.: Венедиктова Т. Д. Литература на пороге «века толпы»: «новый человек» как читатель и писатель // На границах. Западная литература от средневековья до современности. М., 2000. С. 119 – 120.

[11] Венедиктова Т. Д. Секрет срединного мира. Культурная функция реализма ХIХ века // Зарубежная литература второго тысячелетия. 1000 – 2000. М., 2001. С. 216.