Александр Афанасьев
ДЖОРДЖ ГОРДОН БАЙРОН
Великие поэты и писатели
Величайший английский поэт, шестой лорд Байрон, пэр Англии. Родился 22 января 1788 года в Абердине (Шотландия), умер 19 апреля 1824 года в Миссолонги (Греция). Поэт безмерного дарования и славы, имевший такое сильное влияние на современников, что вся тогдашняя эпоха была окрещена эпохой Наполеона и Байрона.
Отец поэта, Джон Байрон принадлежал к стариннейшему из английских родов. Он закончил военную французскую академию, поступил в гвардию и еще почти ребенком участвовал в американских войнах. За бешеный характер, безумные поступки и невероятное количество долгов его прозвали Безумный Джек. Уже, будучи вдовцом, с маленькой дочкой, Августой Байрон (которой предстоит занять значительное место в судьбе поэта) на руках, он женился на богатой наследнице, мисс Кэтрин Гордон Гайт. Мать поэта не могла похвастаться красотой, но была «горда как Люцифер» своим родом еще более старинным, чем род мужа, родом Гордонов, восходящим к королям Шотландии.
Молодые отправились в прекрасное поместье Гайтов и были встречены весьма неприветливо родными и друзьями Гордонов. Капитан Байрон принес с собой в эту пуританскую деревню свои безалаберные привычки. Все ночи напролет в поместье танцевали и кутили. Шотландцы относились с презрением к англичанину, который пускал по ветру шотландское наследство. Они осуждали безумную наследницу, которая считала себя красавицей, рядилась в шелка и перья, прикрывала слишком короткую шею драгоценностями и дала себя одурачить, выйдя замуж за человека, которому нужны были только ее деньги. Анонимные стихоплеты открыто говорили об этом:
«Из Англии приплелся
В Шотландии не знают.
Как звать его, ей-ей!
Он женщин соблазняет,
Не платит по дворам
Развеет тут и там.»
Стишок оказался пророческим. Джон Байрон пустил по ветру все наследство жены и практически исчез из ее жизни, когда денежный ручеек иссяк.
Джордж Байрон родился на родине матери в Абердине. Ребенок был так же красив, как его отец, но как только начал ходить, мать с ужасом обнаружила, что он хромает. Ступни были правильной формы, ноги одинаковой длины, но как только он ступал, нога подвертывалась. Он мог стоять только на носках. Консилиум врачей установил, что причиной этому является неправильное положение при родах (результат чрезмерной стыдливости миссис Байрон) – связки щиколоток, по-видимому, были парализованы. Абердинский доктор списался со знаменитым лондонским акушером. Тот заказал для ребенка специальную обувь и послал в Шотландию, но малютка Байрон все же продолжал хромать. Позднее хромота сильно отозвалась на судьбе и характере поэта. Один знакомый Байрона передавал следующие его слова: " Если это, - он подносил палец ко лбу, - возносит меня над людьми, то это (показывая на свою ногу) ставит меня ниже всех других”.
Поразительно красивый, темноруссый, голубоглазый мальчик, к которому перешло с двух сторон тяжелейшее историко-родовое наследство, провел еще беззаботно свое детство. Живописная глушь, море и величаво-живописные горы, близость к деревенскому народу, почти плебейская простота быта, развитие сил на воле, первые уроки чтения, неприхотливая начальная школа – своеобразное вступление в жизнь с ее мировой ареной, бурями и страстями. Оно украшено и необычно рано вспыхнувшей любовью, и восторженными импровизациями и первыми поэтическими опытами. Две смерти, одна за другой, в смежной линии родословия семьи перенесли на десятилетнего мальчика титул лорда, обладание родовым замком, роль главного представителя рода Байронов. Волнение честолюбия и суетность, пробудившие притязания на почетное положение избранника, были ответом на эту волшебную перемену. Шотландскому отшельничеству наступил конец. Переезд в Англию, водворение в романтическом, запущенном дедовском поместье, «Ньюстедском аббатстве», были словно началом новой жизни.
то же время способной стать вождем ученической толпы, выказывающей ораторское дарование, с необъятными запросами на чтение и самообразование, с острыми впечатлениями раскрывавшихся перед ним несовершенств и противоречий жизни, с юношеским личным горем, разочарованиями, борьбой с тиранией матери. Все это он поверял стихосложению. С неопытностью форм, колебавшихся от одних манер к другим, от античных поэтов до стихотворцев ХY!!! в. (Александр Поп), переносит он в лирические излияния факты жизни и мысли, но сильнейшее из всех его впечатлений – несчастная любовь к кузине, Мэри Чэворт, вызывает свободные порывы поклонения, тоски, отчаяния, и тогда творческая независимость пробивается сквозь рамки условности.
Недовольство жизнью, неизгладимое сердечное горе, тягость общественного положения, требующая аристократического декора при скудности материальных средств, хронические раздоры с матерью, обострявшиеся иногда с обеих сторон до бешенных вспышек, возбуждали к вызывающим бравадам, на зло постылой жизни. Кембридж, сменивший Харроу, увлек его свободой студенческих нравов, распущенностью и жаждой острых наслаждений. Частые отлучки в Лондон, где его окружала более чем веселая братия, поддерживали это направление, – и пошла по округе преувеличенная молва о безумном разгуле, об оргиях в Ньюстеде, где среди товарищей, одетых монахами, и кучками вакханок всем руководит «аббат», и ходит в круговую череп, как кубок, с вырезанным на нем стихотворением во славу любви и кутежа.
Замысел большого путешествия созрел у Байрона давно, задолго до того, как он бросил опостылевший университет, он защищал перед близкими план странствий, которые должны прекрасно продолжить его самообразование (тогда предполагалось даже посетить Россию). Позднее этот замысел был серьезно изменен; путь свой странник решил направить вдаль от лживой и дряблой цивилизации, на европейские окраины, на Восток, не только ближний, греко-турецкий, но и дальний, в Персию, Индию, туда, где жизнь свежа, первобытна, к народам, в общении с природой сохранившим целостность и силу. Влияние идей его любимого философа Руссо соединилось с боевым духом протеста против ветхих форм мнимокультурной жизни. В 1809 году Байрон покидает Англию. Полностью выполнить программу путешествий ему не удалось, но плавание от Англии до Константинополя оставило неизгладимый след в его душе. Он заболел Востоком, и эта восточная «бацилла» будет жить в нем пожизненно.
кругу, острые приступы сердечного горя, когда любимая женщина стала женой другого и узнала в браке лишь несчастье, оскорбительные выпады против него в печати, материальные затруднения – все сошлось в одной точке, удручая и возмущая его. Но блестящий луч внезапно прорезал беспросветный мрак, сгустившийся над поэтом. Не думая пока издавать свою написанную в дороге поэму «Чайлд Гарольд» и уступив лишь настоянию друзей, пораженных ее красотой, Байрон показал ее своему будущему бессменному издателю Меррею. Тот пришел в восторг, немедленно издал две песни из поэмы, и получилось так, что, по словам Байрона, он однажды заснул безвестным, а проснулся знаменитым (1812 год). Лирика грусти и раздумья, пленительный образ странника, с его душевной болью, презрением к людям, но с культом свободы и возрождения, живые красоты экзотических стран, поэзия природы, гор, моря, создали успех неслыханный.
Чудесная восточная оправа в «Гарольде» вызвала жажду новых сказаний в восточно-экзотическом духе, тогда как за самим Гарольдом чудились новые, близкие ему образы независимых личностей, отрясающих с себя ветхий мир. Лихорадочно отзываясь на эти запросы и ожидания, среди шумного светского водоворота, Байрон с быстрой сменой сюжетов, но с оттенками одного и того же героического образа (на манер сериала), пишет одну за другой несколько героических поэм: «Гяур», «Корсар», «Невеста Абидосская». Люди, страсти и природа Востока заполнили их, а черты центральной личности, в ее мятежном протесте, становились все мрачнее, раскрывая не только свободную работу мысли и властное проявление индивидуальности, но и загадочную таинственность прошлого, тяжелым гнетом лежащего на совести, даже преступного, наконец, мщение людям и судьбе, облеченной в форму «разбойничьей романтики». Время от появления «Гарольда» до начала 1815 года осталось навсегда периодом высшей славы Байрона в отечестве. «Моя пора пришла, - вспоминал он потом, - что ж, у меня все же была своя пора!»
«Чайлд Гарольда» и в личной жизни поэта начинаются очень значительные перемены. Мучительная связь с леди Каролиной Лэм истощает его душевно и морально. Параллельно завязываются романы с двумя женщинами, отношения с которыми станут пожизненным крестом поэта. Это – сводная сестра Байрона, Августа Ли (урожденная Байрон) и леди Аннабелла Мильбенк (будущая жена поэта).
Со сводной сестрой дело скоро заходит так далеко, что 15 апреля 1814 года она рожает Байрону дочь Медору. Отец очень горд своим отцовством и пишет одной из своих наперсниц, предупреждавшей о тяжелых последствиях кровосмесительной связи, следующее: «О, это того стоило, я не могу сказать, почему, и это не чудовище, а если это будет чудовище, то по моей вине, я определенно решил исправиться. Но вы должны согласиться, что совершенно невозможно, чтобы кто-нибудь еще любил бы меня хоть вполовину того, как любит она, а я всю жизнь стремился убедить кого-нибудь полюбить меня, и до сих пор меня не любила ни одна – моего типа. Нет, правда, мы теперь будем благонравны. Мы, кстати сказать, уже и сейчас благонравны и будем продолжать так в течение трех недель и больше». Спустя несколько дней после рождения девочки он подарил Августе, супруг которой по-прежнему увязал в долгах, три тысячи фунтов.
Он любил ее больше, чем кого-либо, отчаявшейся и неудержимой любовью; он посвятил ей стихи, которые, может быть, были лучше всего того, что он написал прежде:
«Не вздохну, не шепчу, не пишу твое имя
Скорбный звук, заклейменный устами чужими,
Это мысли, что прячутся в сердце моем.
Кратки были для счастья и для успокоения
Те часы – их блаженство и их исступленье!
Отречемся, расстанемся, цепь оборвем –
Пусть тебе будет счастье, а мне – преступленье,
О, прости, мое сердце!…»
Что должна была подумать об этом пламенном призыве застенчивая Августа? Конечно, ей льстило это. Она по-своему любила его. Разумеется, она прекрасно могла обойтись без того, чтобы иметь его своим любовником. Ей хотелось женить его, покончить с этим, но была безвольна перед ним. Он был ее братом, и он был знаменит и богат. В ее стесненной и трудной жизни он появился как избавитель. Она подчинилась ему.
О том, чтобы с помощью брака переменить двусмысленную ситуацию, вызывающую ропот в обществе, подумывал и Байрон. Для поэта, душевно утомленного и разочарованного баснословным успехом у женщин, созданным его феноменальной славой, мысль о тихом счастье с существом, чуждым пустому и пошлому обществу, показалась светлым исходом, радостной переменой жизни. Байрон, на первый взгляд, сделал удачный выбор, остановившись на таком свежем полевом цветке как мисс Аннабелла Мильбенк, воспитанной в провинциальной глуши, в дружной, старинной семье. Одержав верх над опасениями и нерешительностью родителей, прослышавших о его бурной жизни, Байрон поверил встречному чувству девушки. Воспитанная в старозаветном духе, со склонностью к душеспасению, надеявшаяся спасти и возродить своего знаменитого мужа, Аннабелла очень заблуждалась по поводу его характера и взглядов. В этом неведении было даже что-то трогательное. Байрон оказался удивительным диагностом, сказав о ней: «Ее уверенность в собственной непогрешимости приведет однажды к замечательной ошибке…» В один из первых дней своей помолвки она писала: «При зрелом обсуждении я выбрала для себя наиболее подходящего спутника, способного поддержать меня на пути к вечности». Увы, это так естественно для молодых девушек, не ведающих еще страстей, принимать желаемое за действительное.
о душевном нездоровье супруга. Родители и их клика поддерживали это тревожное настроение, придавая каждому сообщаемому факту преувеличенное значение патологической жестокости, безнравственности, насилия. Когда у четы Байронов родилась дочь Ада, к заботам молодой матери присоединилось сознание великого вреда для ребенка, если его воспитанием займется столь неуравновешенный и безнравственный отец. Вокруг Байрона началась незаметная для него интрига с выслеживанием, шпионством, подсылкой к нему психиатров, добыванием его переписки. Влияние семьи на леди Байрон взяло верх над ее колебаниями и не заглохшей еще любовью к мужу. Под благовидным предлогом она покинула его, взяв ребенка, чтобы повидаться с родными, но окруженная ими и под их влиянием, она прямо пошла на разрыв. Окончательно развод оформляется в 1816 году.
Для жизни Байрона в Англии наступают особенно тяжелые времена. Скандальный развод с женой, все более убедительные свидетельства преступной связи поэта с сестрой, предоставляемые зачастую самим несдержанным на язык Байроном, заставляют британскую аристократию отвернуться от своего собственного украшения. Его нигде не принимают, женщины глядят на него как на прокаженного, мужчины отказываются подавать руку. Разлившееся быстро по всему обществу обвинение в крайней безнравственности и поругании семейных основ, поставив Байрона на суд общественного мнения, приговорило его, не давая права на защиту. Отказывала в ней и семья жены, несмотря на все его настояния, ему грозило даже судебно-медицинское признание его нравственно-невменяемым. Когда душевно утомленный всем пережитым, он увидел перед собой ополчение, готовое во имя морали побить камнями неслыханного грешника, Байрон с негодованием порвал все связи с прежней жизнью и отечеством. Борьба одинокой личности с целым обществом наполнила его презрением и негодованием. Если в первом путешествии он мог, покидая Англию, испытывать чувства, выраженные в знаменитом прощании Гарольда, то теперь они превратились в мятежный протест и проклятия. Никогда не вернется он на родину, даже мертвым он не нашел бы в ней покоя. В таком состоянии духа Байрон навсегда покинул Англию в 1816 году.
Несколько лет, прожитых Байроном в Швейцарии и Италии, оказались чрезвычайно плодотворными. В Швейцарии созданы: третья песня «Чайлд-Гарольда», в поразительной глубине своей отразившая душевный кризис и просветление, величественную красоту натуры, воспоминание и заветы великого прошлого, и, в своем влиянии этих возрождающихся начал, выход не в сторону властного и горделивого индивидуализма, а в служении высшим и общим целям, к борьбе освободительной; «Манфред», первый опыт Байрона в области драмы, обставивший трагедию отчаяния и ничем неутолимой тоски, титанического подъема личности, мрачной энергии, ни перед чем не сдающейся, могучей альпийской оправой, среди которой бьется, трепещет, страдает сильный, высоко даровитый, но несчастный человек; поэма-монолог «Шиньонский узник», импровизированная после посещения старой тюрьмы, во славу заточенного в ней когда-то мученика за идею. В Италии написаны: четвертая и последняя песнь «Чайлд-Гарольда», пластически воссоздавшая странствия Байрона среди итальянским красот и руин и, вместе с тем, явившаяся страстным призывом к освобождению, что вместе со сродным ей по духу «Пророчеством Данта», она явилась для реакционных правительств опасным революционным актом и, наконец, оставшееся недописанным, величайшее и заключительное творение – поэма «Дон Жуан».
В Италии же Байрон познакомился с графиней Терезой Гвиччоли, связь с которой стала наиболее известным его любовным похождением. Байрон познакомился с ней в Венеции. Замечательная красавица, с длинными золотистыми волосами, падавшими на плечи, она несла на себе явный отпечаток романтизма. При первой же встрече оба почувствовали сильное взаимное влечение – чувство, которому они остались верны до могилы. «Его удивительно благородные черты, звуки его голоса и неописуемое очарование, исходившее от него, делали его существом, оставлявшим в тени всех людей, которых я видела до сих пор, « – вспоминала графиня. Поэт, конечно, не нашел в ней воплощение своего идеала, но она все-таки приближалась к нему. Однажды Байрон сказал: «Я очень ценю полных, плотных женщин, но у них редко бывают красивые и стройные пальцы, присущие идеальной женщине. Я люблю только простых. Естественных женщин, но они обычно необразованны, а изящные и образованные в свою очередь неестественны. Таким образом. Мое воображение должно само создать женщин, отвечающих всем моим требованиям.» Гвиччоли, похоже, напоминала одну из таких женщин. Байрон замечал: «Ее разговор остроумен, не будучи легкомысленен. Не притязая на ученость, она прочитала лучших писателей Италии. она часто скрывает то. что она знает. Из боязни, как бы не подумали, что она хочет тщеславиться образованием. Ей, может быть, известно, что я не выношу ученых женщин. Если у ней и синие чулки. То она заботится все-таки о том, чтобы их закрывало платье.»
Замужество Терезы не препятствовало любовным свиданиям, так как 60-летний муж красавицы предоставлял ей полную свободу. В конце концов графиня поселилась на вилле своего возлюбленного, безнадежно скомпрометировав себя в глазах общества, так как нравственный кодекс итальянцев того времени допускал «друга» и даже именно его считал настоящим супругом, но только с тем условием, чтобы внешние приличия были соблюдены. Но Гвиччоли не могла поступить иначе. Она окружала свои отношения с поэтом поэтическим ореолом. Она решила, что отныне цель ее жизни – преданностью и любовью освободить благородного и даровитого человека от уз нечистых отношений и возродить в нем веру в истинную любовь.
«В своих сочинениях, правда, я возвышаю женский пол, но делаю это так же как скульпторы и художники, создаю женщин такими, какими они должны быть. Положение наших женщин в обществе неестественно. У турок в этом отношении дела обстоят куда лучше. Они запирают их, но при этом женщины гораздо счастливее. Дайте женщине зеркало и сладости, и она довольна. Я страдал от второй половины человеческого рода, сколь помню себя. Наиболее мудры те, которые не вступают с ними ни в какие сношения. Рыцарское служение женщине, может быть, такое же жалкое рабство и еще более жалкое, чем всякое другое.» Приковать к себе поэта, отличавшегося такими взглядами, для женщины – более чем подвиг. Заставить его отказаться от этого взгляда – подвиг еще более великий. Трудно сказать, успела ли Гвиччоли достигнуть последней цели, но что она сумела приковать к себе Байрона, не подлежит сомнению; по крайней мере, он питал к ней нежную страсть и относился с большим уважением.
ига. Хоть поэт по-своему симпатизировал Турции, ее традициям и нравам, но мысль об освобождении колыбели европейской культуры от иностранного владычества оказалась сильнее симпатий, и к весне он снаряжает экспедицию, призванную способствовать делу греческого освобождения. Как всегда это бывает, реальность мало походит на мечты, грезившиеся издалека. В греческом стане не утихают интриги и грызня между вождями, нет настоящих специалистов в военном деле и оружия. Греки видят в Байроне наивную английскую дойную корову, и каждый норовит забраться к нему в карман. Собственно, продаются все: наемники с турецкой стороны за деньги предлагают сдать ему город, им подконтрольный, наемники с греческой стороны грозятся бросить свои позиции, если им не заплатят. В такого рода мелких и пошлых волнениях проходят последние дни поэта в затхлом поселке под название Миссолонги. Во время верховой поездки по окрестностям Байрон простудился и слег, чтобы уже никогда не подняться. Смерть наступила 19 апреля 1824 года. Байрону было 36 лет – классическая роковая дата для всего рода Байронов.
Принято считать, что причина смерти – лихорадка. Но четыре медика, собравшиеся вокруг ложа поэта, после того, как отлетел его дух, посчитали иначе. Перед тем как начать вскрытие, они залюбовались на минуту необыкновенной красотой его лица. Естественно вьющиеся волосы были совсем седыми; лицо сохранило саркастическое и надменное выражение. Когда вскрыли череп, они поразились тому, что мозг оказался, как у старого человека. Твердая оболочка мозга приросла к костяному покрову и была воспалена, мягкая оболочка, налитая кровью, была похожа на воспаленную сетчатку глаза. Сердце и печень оказались в дурном состоянии. Медики пришли к заключению, что если лорд Байрон и одолел бы лихорадку, он все равно прожил бы недолго.
в Англию взяла вверх. Английская мстительная нетерпимость выразилась в отказе принять прах Байрона в Вестминстерском аббатстве, в «Уголке поэтов», где собрано все великое и светлое в национальной мысли и творчестве. Байрон тихо и скромно похоронен был вблизи прежнего своего родового поместья Ньюстеда. Могильная плита скрыла его трепетное, бурное существование; но его поэзия и жизненный подвиг, пробившийся от властного индивидуализма к высокому, самоотверженному альтруизму и преданности дело освобождения, остались навсегда живительным заветом мысли и творчества, долго отражаясь по всей Европе в движении «байронизма».