Открытие мира
Что бы я ни сочинял, что бы я ни выдумывал, – сказал однажды Жюль Верн, – все это всегда будет ниже действительности. Настанет время, когда достижения науки превзойдут самое смелое воображение».
Эти слова лучше всего говорят о том, что знаменитый французский писатель совсем не считал себя обитателем Страны мечты, как утверждают некоторые его биографы, и не считал себя человеком, далеко заглянувшим вперед в будущее человечества. Наоборот, он жадно стремился успеть за своей эпохой.
Летом 1863 года, всего через несколько месяцев после выхода в свет романа Жюля Верна «Пять недель на воздушном шаре», прославившего во всем мире идею управляемого воздухоплавания, неожиданно сам Надар, создатель «Гиганта», бывшего прототипом «Виктории», выступил с новой, революционной идеей летательных аппаратов тяжелее воздуха. Надар, моряк и писатель де ля Ландель, и изобретатель Понтон д'Амекур, страстные пропагандисты новой идеи, чтобы собрать необходимые средства, выпустили специальный «Манифест», строки из которого цитировались газетами и журналами, звучали с парламентской трибуны и волновали сердца парижан и всей Франции.
«Причиной того, что все попытки добиться управляемости аэростата в течение восьмидесяти лет терпят неудачи, является сам аэростат. Другими словами, безумие вести борьбу с воздухом с помощью снарядов, которые сами легче воздуха.
По своей идее и по свойствам той среды, которая его носит в себе, и по своей воле аэростат никогда не будет судном, – он рожден поплавком и поплавком останется навсегда.
Нужно взять за основу обратное положение и так формулировать новый закон: чтобы вести борьбу с воздухом, нужно создать машины более тяжелые, чем воздух…
Мы не публикуем нового закона; этот закон был формулирован в 1768 году, то есть за пятнадцать лет до подъема первого монгольфьера, когда инженер Пауктон предсказал будущую роль винта в воздушном сообщении, речь идет лишь о разумном применении уже известных явлений…
Винт, святой винт, как сказал однажды известный математик, поднимает нас в воздух, проникая в него, как бурав в дерево…
Каждая эпоха оставляет свой след в истории веков. Мы несколько в долгу у нашего века, века пара и электричества и фотографии: мы обязаны дать ему еще воздушную навигацию…»
«Триумвират» не только вел энергичную агитацию за летательные машины тяжелее воздуха, за новый принцип полета, которому они дали название «авиация», от латинского слова avis – птица (они же изобрели слово «авиатор»). Трое энтузиастов создавали проекты новых летательных машин будущего – аэронефов, как они их называли. И одним из самых близких к ним людей был Жюль Верн.
Писатель, уже прославленный во всем мире, был к себе гораздо строже, чем его восторженные почитатели. Он не мог не видеть, что, пока он создавал схемы лучшего будущего – ведь только в будущем он видел реальных Фергюсона, Гаттераса, Клаубонни, Лиденброка, Барбикена, Николя, Ардана, – жизнь шла вперед, обгоняя его мечту.
Под влиянием своих друзей этого времени – Лессепса, H ад ара, композитора Алеви – Жюль Верн окончательно утвердился в идеях утопического социализма. Не понимая значения классовой борьбы, определяющей историческое развитие, он в те годы думал, что путь прогрессу указывают мирные открытия науки и достижения техники и что именно они в конце концов приведут человечество в обетованную страну будущего, где не будет угнетения человеком человека, где наука будет править миром.
В этой идее Жюль Верн не был одинок. Ее разделяли сен-симонисты, ее разделял и Виктор Гюго, заявивший в 1869 году на Лозаннском конгрессе друзей мира: «Мой социализм начинается в 1828 году», намекая на сотрудничество в те годы молодых романтиков и сен-симонистов. Об этом сам Гюго очень точно сказал в письме к Надару, написанном в начале 1864 года с острова Гернсей, где великий писатель жил в изгнании:
«Два месяца назад, с несколькими мужественными товарищами и одной предприимчивой приятельницей, Вы решились ради науки на один из самых рискованных опытов, когда-либо предпринятых человеком. Заслуга эта тем более велика, что Вы рисковали Вашей жизнью на аппарате, забракованном Вами самим! Ведь воздушный шар является олицетворением пассивного послушания… Кому? Человеку? – Нет, ветру. Идее? – Нет, прямо случаю.
Итак, этот воздушный шар, детски несуразный, со всеми неудобствами и недостатками, немощный и беспомощный, зависимость которого от ветра растет вместе с его величиной, как это бывает и у некоторых людей, – воздушный шар с хрупкой оболочкой и с утекающим газом, – этот самый воздушный шар, забракованный для других, вдруг оказался достаточно хорош лично для Вас. Вы решили подняться на нем для того, чтобы, собрав публику и заполнив ею все Марсово поле, получить достаточно денег для реализации Вашей идеи построить геликоптер – воздушный корабль с винтом.
…Прогресс встречает на своем пути много препятствий. Несмотря на это, он идет вперед, но очень медленно, почти ползком. Он должен считаться решительно со всем: с религией, которую он не должен оскорблять, и с разной температурой: в Сибири ему слишком холодно, а в Африке слишком жарко. Он должен считаться с караваном в пустыне, с жандармом, с караульным, с желтой лихорадкой, с чумой, с дипломатией и договорами.
Он должен бороться с рутиной, должен сдаваться и входить в переговоры. Он подвигается, прихрамывая, и все-таки способствует эволюции. После всякого благодеяния, оказанного им, он просит дать ему передышку, но не всегда просьба его бывает уважена. Одним словом, на каждом шагу остановки, поверка, запрет, уступки, потеря времени, борьба с ненавистью, проверочный экзамен перед лицом невежд, необходимость обратить в свою веру толпу людей с предвзятыми идеями, преграждающими путь…
Таков прогресс. С одной стороны он вынужден опираться на науку, официально признанную, с другой стороны – на философию. Благодаря этим двум костылям он, хромая, идет вперед.
– дорогу ей!.. Она ведь может летать, эта машина! Она уносит на себе человека, уничтожает все неровности пути, составляющие преграды на земле. Она заставляет людей глухо роптать. Предрассудки и суеверия угрожающе поднимают свои головы. Но для машины уже нет границ, ни гор, ни рек. Пиренеи пропадают как будто по волшебству. И удивленный мир взирает на новое чудо – на прогресс, царящий в небе.
Мы освободим человека!..»
Подобно достаточно смутным и неопределенным мечтам Гюго, для Жюля Верна, в первые годы его творчества – вернее, в годы выхода первых четырех романов из серии «Необыкновенные путешествия», мечта о грядущем освобождении человечества связывалась с образом ученого, изобретателя или инженера, человека-творца, подчиняющего человечеству природу. Такого строителя близкого будущего Жюль Верн и стремился изобразить в своих первых произведениях.
Бескорыстный открыватель тайн Черного материка доктор Фергюсон, капитан Гаттерас, посвятивший все свои помыслы, самую жизнь лишь одной мечте – достижению полюса, доктор Клаубонни, спутник Гаттераса, полный веры в науку и бесконечное могущество человека, профессор Лиденброк, без страха отправляющийся к центру Земли, чтобы проверить свои научные теории, Барбикен, Николь, Мастон, герои романа «От Земли до Луны», в прошлом участники войны за освобождение негров, с энтузиазмом превращающие смертоносную артиллерию в орудие науки, и, наконец, лишенный страха Мишель Ардан – вся эта галерея героев определила успех первых романов Жюля Верна.
В этих романах следует подчеркнуть их антивоенную направленность. В те годы шла безмолвная борьба между учеными, мечтавшими применить воздухоплавание как орудие науки: физики, метеорологии, географии, и милитаристами, с жестокой радостью предвидевшими превращение воздухоплавания еще в одно средство истребления людей. Жюль Верн, сделавший – и очень подчеркнуто – своих героев не завоевателями, но открывателями Африки, очень ясно для читателей того времени занял определенную позицию в этой борьбе. Антимилитаристская же направленность романа «От Земли до Луны» настолько ясна, что не нуждается в подробном комментировании.
– более романтический и разнообразный (так писателю, по крайней мере, казалось), чем дочеловеческая вселенная. Но человеческая мысль неразрывно связана с трудом. Этого в те годы не увидел (или не захотел увидеть) Жюль Верн. Поэтому в его творчестве этого периода отразилась только часть человеческого могущества: мысль, но не труд. Отсюда и одиночество его героев, рожденное одиночеством самого писателя.
опору для писателя-демократа и возможность смело высказывать свои заветные освободительные идеи.
Это не могло не отразиться на дальнейшем творчестве Жюля Верна, живо интересовавшегося общественной жизнью своей страны и внимательно следившего за освободительными движениями в других странах.
В эти годы окончательно прекращается то вынужденное одиночество, на которое он сам себя обрекал, стремясь убежать от ненавистной ему действительности в иные миры – неисследованную Африку, полярную пустыню, подземный и надзвездные миры. Теперь Жюль Верн уже не скромный служащий биржи, лишь на досуге занимающийся литературой. Теперь он – знаменитый писатель, один из властителей дум молодого поколения. Необыкновенно расширяется круг его знакомств, он впервые воочию сталкивается с той молодой борющейся Францией, в которую он верил, но ее не знал.
Даже внешнее выражение замкнутости писателя – маленькая квартирка в две комнаты на бульваре Бон Нувелль – меняется. За четыре года он четыре раза меняет адрес – Маджента, Монмартр, ля Круа-руж, рю де ля Севр, – пока, наконец, не оседает в тихом аристократическом пригороде Отейль, в небольшом уютном особняке, где Онорина смогла, наконец, устраивать пышные обеды для своих амьенских знакомых, о чем она всегда втайне мечтала, а сам хозяин – принимать своих новых друзей.
особняке. Он был очень молод – на двенадцать лет моложе Жюля Верна, но уже успел завоевать видное место в журналистике. Его пламенные статьи, всегда направленные против всякого рода тирании и защищавшие свободу, часто появлялись в радикальных газетах. Он был фанатически предан идеям Фурье, но утопический социализм, который казался в изложении Лессепса, Алеви и даже Надара далеким видением, в устах Груссе становился воинствующей доктриной сегодняшнего дня. Это был не мир будущего, приходящего неминуемо, как неминуемо наступает Новый год, или достигаемого добрым согласием всех, но крепость, которую необходимо завоевать.
Но Груссе, так пламенно говоривший о свободе и грядущем сверкающем мире, в глубине души не меньше любил романтику путешествий и дальних стран и не раз мечтал не только о славе политического деятеля, но и о жизни искателя приключений, полной тревог и опасностей (в те годы он никак не мог предвидеть, какие приключения ему придется пережить на островах Океании, островах, которые, он представлял себе населенными свирепыми людоедами, живущими на лоне пышной тропической природы, похожей на плохую олеографию). Многое сближало молодого журналиста с писателем, за исключением пристрастия Груссе ко всему таинственному и ужасному, которого никак не разделял Жюль Верн.
Элизе Реклю, с кроткими голубыми глазами ребенка и львиной гривой, падающей на воротник, тоже был частым посетителем особняка в Отейле. Выходец из народа, Реклю хорошо понимал душу простых людей разных стран. Он рассказывал о том, как изучал географию Европы на собственном опыте: он учился в Германии и во время каникул отправлялся на родину повидаться с родными пешком – не было денег на дорогу. Он шел пешком босой, держа на плече палку, к которой были привязаны башмаки, чтобы сохранить их в целости для парадных случаев. Его сопровождала верная собака Лизио, и ежедневный бюджет обоих был ограничен тремя су, которые обычно расходовались так: в придорожной харчевне Элизе заказывал суп и хлеб, и оба путника честно делили этот обед пополам: Лизио получала суп, а хозяин довольствовался хлебом, который он съедал, запивая чистой водой.
Реклю рассказывал о дикой и прекрасной природе Южной Америки, по которой он недавно путешествовал, о великих и грозных явлениях природы – смерчах, ураганах, опустошительных наводнениях, горных лавинах. Но с наибольшей страстью он говорил о людях, так называемых «дикарях», слывущих людоедами, которые радушно принимали одинокого путника, приходящего к ним без всякого оружия. Элизе Реклю был первым географом, который ввел в эту великую науку человека. Недаром свои поэтически написанные книги он озаглавил «Земля и люди» и «Человек и земля».
Но Элизе Реклю был не только ученым, путешественником и писателем. Он был также фанатиком свободы, отрицавшим всякую власть. Он страстно ждал всеобщего восстания народов против всякого рода тиранов и угнетения. Так же как и Груссе, он был связан с революционными кругами французских рабочих, ремесленников, интеллигентов, был членом Интернационала, в годы своей лондонской эмиграции принимал участие в работе его Генерального совета и встречался с Марксом.
– идеей связи научного и технического прогресса с неминуемой победой грядущей великой социальной революции. Поэтому даже создание научного социализма он рассматривал в ряду других великих открытий. «Интернационал! – говорил он. – Со времени открытия Америки и кругосветного плавания не было факта более значительного в истории человечества. Колумб, Магеллан, дель Кано первые установили материальное единство земли; будущее же идеальное единство, о котором мечтали философы, начало осуществляться с того самого дня, как английские, французские и немецкие рабочие, забыв о национальных различиях и понимая друг друга, несмотря на различие языка, объединялись для того, чтобы образовать свою особую, единую нацию, наперекор своим правительствам».
Вероятно, от Элизе Реклю Жюль Верн впервые услышал имя Карла Маркса и познакомился с его идеями. Но, будучи в плену идей утопического социализма, писатель и учение Маркса воспринял как продолжение идей Фурье, Сен-Симона, Оуэна, Кабе. Во всяком случае, именно в таком ряду мы встречаем имя Маркса в творчестве Жюля Верна – в одном из посмертных его романов.
В эти же годы. Жюль Верн познакомился со скромной учительницей Луизой Мишель. В школе одного из парижских предместий она учила детей бедняков революции – так, как другие учат закону божию. В ее крохотной квартирке на Монмартре, обставленной более чем со спартанской простотой, словно вечно тлело скрытое пламя, готовое вырваться наружу. Луиза Мишель не была красива: с большим смелым носом, покатым лбом и с прямыми, как палки, черными волосами, которые она постоянно забывала причесать. Дурно одетая, с резкими мужскими манерами, она казалась непривлекательной мало знакомым с ней людям. Но когда она говорила о неминуемой очистительной революции, о мести тиранам, о фантастической технике будущего, то в ее расширившихся серых глазах, занимавших, казалось, все лицо, горело такое пламя, что прозвище «Красная дева», данное ей позже, в дни Коммуны, становилось не только понятным, но и единственно возможным.
На стыке всех этих влияний, на скрещении всех ветров эпохи формировался новый замысел писателя. Это был план огромной трилогии, которой суждено было стать вершиной творчества Жюля Верна. Первые две части – «Дети капитана Гранта» и «Двадцать тысяч лье под водой» – вышли в свет в 1З67 и 1870 годах; третья – «Таинственный остров – в 1874 году.
Герои его первых романов ни на кого не опирались, кроме маленькой кучки единомышленников или друзей. Они предпринимали свои необыкновенные путешествия за свой страх и риск и были такими же одиночками, как и сам Жюль Верн в те годы.
видят множество примеров могущества, одаренности и труда человека любой нации, с любым цветом кожи, и выражают сочувствие его борьбе за свободу.
Если это изобретатели или люди науки, то их творческая деятельность направлена уже не на достижение счастья человечества в отдаленном будущем, а служит непосредственно насущным задачам трудового человеческого коллектива или делу освобождения угнетенных, борьбе против ненавистного Жюлю Верну колониального гнета, делу свободы.
Свобода! Как часто встречается это слово на страницах книг французского писателя. «Море, музыка и свобода – вот все, что я люблю», – сказал однажды Жюль Верн своему племяннику.
Трилогия открывает новый период в творчестве Жюля Верна, его корабль из Моря неизвестности выходит на океанский простор настоящих земных морей. Элементы реализма, которые так отличали романы Жюля Верна от всех других книг этого жанра, крепнут. Отныне вся пестрая жизнь мира бьется в тесные рамки его «Необыкновенных путешествий». На смену одиноким героям приходят целые народы…
Началом всех этих последующих произведений писателя был роман «Дети капитана Гранта».
по трем океанам, испытывая всевозможные приключения.
Описание этих путешествий и посещаемых стран, их флоры, фауны, их населения включало в себя массу сведений по истории географической науки.
Но это не только приключенческий, не только географический роман.
Гленарван и его спутники отправляются отыскивать не просто потерпевшего крушение моряка, а такого, о котором не хочет ничего знать английское адмиралтейство. Кто же такой Грант? Это мятежный шотландец, не признающий английского владычества над своей родиной. Подобно своему соотечественнику, социалисту-утописту Роберту Оуэну, капитан Грант отправился за море, чтобы основать свободную шотландскую колонию на островах Тихого океана. Гленарван и его спутники разделяют презрение и ненависть Гранта к угнетателям и его национально-освободительные мечты. В этом именно смысле все они «дети капитана Гранта».
«– Грант! – воскликнул Гленарван. – Этот бесстрашный шотландец, который хотел основать Новую Шотландию в водах Тихого океана!»
– та утопия, «страна, не существующая нигде», которую искал вместе со спутниками Гленарвана сам Жюль Верн.
Роман «Дети капитана Гранта» – гневный протест против порабощения свободных народов. Как равные белым героям, показаны индеец Талькав и австралийский туземец Толине. И всем им противостоит еще молодой в те годы, но уже жестокий английский империализм (по цензурным соображениям, писатель не мог говорить о наполеоновской Франции).
«…Британская политика направлена к уничтожению туземных племен, – писал Жюль Верн, – к изгнанию их из тех местностей, где жили их предки… Такая пагубная политика проводилась англичанами во всех их колониях, а в Австралии более чем где-либо. В первые времена колонизации ссыльные, да и сами колонисты, смотрели на туземцев, как на диких зверей. Они с ружьями охотились на них и, убивая их, доказывали, ссылаясь на авторитет юристов, что раз австралиец вне закона, то и убийство его не является преступлением. Сиднейские газеты предложили даже радикальное средство избавиться от туземных племен озера Хантер, а именно – массовое отравление.
Как видим, англичане, овладев страной, призвали на помощь колонизации убийство. Жестокости их были неописуемы. Они вели себя в Австралии так же, как в Индии, где исчезло пять миллионов индийцев, так же, как в Капской области, где из миллиона готтентотов уцелело всего сто тысяч. Понятно, что австралийское туземное население в результате таких жестоких мер, а также вследствие пьянства, которое насаждается колонизаторами, постепенно вырождается и вскоре под давлением смертоносной цивилизации совершенно исчезнет…
Правда, бывали губернаторы, издававшие против кровожадных лесопромышленников постановления, в силу которых белый, отрезавший нос или уши чернокожему либо отрубивший у него мизинец, чтобы «прочищать им трубку», подвергался нескольким ударам кнута. Тщетные угрозы! Убийства совершались в огромных размерах, и целые племена исчезали с лица земли. Для примера можно указать на остров Ван-Дименова земля. Здесь в начале XIX века было пять тысяч туземцев, а в 1863 году их осталось семь человек. А недавно «Меркурий» сообщил о том, что в город Гобарт явился последний из тасманийцев».
– заоблачный, подземный и межзвездный. Это была та реальная жизнь, что окружала писателя.
Жюль Верн достиг вершины. Перед ним смутно сияли будущие пути, дальние страны, темно-синие и мутнозеленые моря, подернутые романтической дымкой. Какой близкой казалась мечта детства об океанском просторе, по которому можно доплыть куда угодно, даже в Страну будущего!..